Эндшпиль Маккабрея
Шрифт:
Наверное, я пискнул — я этого не помню, да и не важно. Сомнений нет, что я встревожился.
— Вам нехорошо, мистер Маккабрей? — любезно осведомился шериф.
— Не вполне, — ответил я. — Прокталгия обострилась.
Он не стал уточнять; ну и ладно, в самом деле.
— Заявление Ч. Маккабрея, — деловито сказал он головорезу-стенографисту, — сделанное там-то и там-то, тогда-то и тогда-то в присутствии меня, такого-то и такого-то, и засвидетельствованное мною, другим таким-то и таким-то. — На этих словах он ткнул в моем направлении пальцем, точно умелые парни с телевидения. Я не колебался — пришло время немного повыступать.
— Я не убивал Крампфа, —
Этот последний кафкианский штришок окончательно меня доконал — я поддался приступу истерического хихиканья. Никто на меня и не смотрел: помощник шерифа уползал прочь, сам шериф проверял документы парочки, а парочка смотрела сквозь шерифа. Затем уполз и шериф. Я взял себя в руки.
— Каково значение подобной интрузии? — спросил я, не прекращая хихикать, словно окончательно спятившая тварь. Парочка была очень вежлива — они просто сделали вид, что не услышали меня, и уселись рядышком за шерифский стол. Они были поразительно похожи: те же костюмы, те же прически, те же аккуратные плоские чемоданчики, те же неприметные вздутия под изящно скроенными левыми мышками. Они походили на младших братьев полковника Блюхера. По-своему, по-тихому, они, вероятно, были весьма зловещими людьми. Я собрался и прекратил хихикать. Джоку, судя по всему, они совсем не понравились — он задышал через нос, а это верный знак.
Один из парочки вытащил маленький проволочный магнитофон, кратко его проверил, выключил и откинулся на спинку, сложив руки на груди. Второй извлек тонкую манильскую папку, с легким интересом прочел содержимое и откинулся на спинку, сложив руки на груди. Ни разу не посмотрели они друг на друга, не посмотрели и на Джока. Сначала некоторое время они смотрели на потолок, словно потолки им в новинку, затем посмотрели на меня, словно я — отнюдь нет. Они смотрели на меня, как будто рассматривали меня во множестве каждый день, и пользы им от этого было совершенный ноль. Один, словно по неслышимой подсказке, наконец промолвил:
— Мистер Маккабрей, мы представляем маленькое Федеральное Агентство, о котором вы никогда не слышали. Мы подчиняемся непосредственно Вице-Президенту. Мы имеем возможность вам помочь. У нас сложилось мнение, что вам срочно требуется помощь, и мы можем сказать, что это мнение сложилось у нас по продолжительном изучении ваших действий последнего времени, которые представляются нам идиотскими.
— О, а, — слабо высказался я.
— Я должен сразу довести до вашего сведения, что нас не интересует обеспечение правопорядка как таковое; в действительности, означенный интерес зачастую вступает в конфликт с нашими конкретными обязанностями.
— Да, — ответил я. — А вам не знаком парень по фамилии полковник Блюхер? Или, если уж об этом зашла речь, другой парень — по фамилии Мартленд?
— Мистер Маккабрей, мы чувствуем, что на данной стадии развития событий наилучшим образом мы способны помочь вам только в том случае, если вы станете отвечать на наши вопросы, а не задавать
Смит энергично затряс головой, плотно сжав губы.
— Валяйте, спрашивайте, — проблеял я. — Мне нечего скрывать.
— Что ж, даже это уже несколько нечистосердечно, сэр, однако не станем пока заострять внимание. Не будете ли вы добры для начала сообщить нам, что вы сделали с негативом и оттисками некой фотографии, ранее находившихся во владении у мистера Крампфа?
(А вам известно, что когда в старину моряк умирал прямо в море и мастер-парусник зашивал его в брезентовую рубашку вместе с якорной скобой, перед тем как предать его тело глубинам, последний стежок по обычаю делался через нос трупа? Чтобы дать ему последний шанс ожить и заорать. Вот в тот миг я ощутил себя таким моряком. Я ожил и заорал. Этот последний стежок наконец пробудил меня от каталептического транса, в котором я, должно быть, пребывал уже много дней. Очень, очень много народу очень, очень много знает о моих делишках: игра окончена, все известно, бога в небе нет, сонная улитка лишилась своего терна, а Ч. Маккабрей остался «дан ля пюре нуар». [178] Он был туп.)
178
«В черном пюре», на бобах (искаж. фр.).
— С каким негативом? — лучезарно спросил я.
Они устало переглянулись и вместе начали собирать вещи. Я по-прежнему был туп.
— Стойте! — вскричал я. — Как глупо с моей стороны. Негатив. Да, конечно. Фотографический негатив. Да. О да-да-да. Вообще-то я его сжег — слишком опасно такое с собой носить.
— Мы рады, что вы это сказали, сэр, поскольку у нас есть основания полагать, что это правда. В действительности мы обнаружили следы пепла в э... причудливой ножной ванне в личной ванной комнате мистера Крампфа.
Вы согласитесь, я уверен, что сейчас было не время распространяться о приятностях французской сантехники.
— Ну вот видите, видите ли, — сказал я.
— Сколько оттисков, мистер Маккабрей?
— Я сжег два с негативом; мне известен еще только один в Лондоне, а из него вырезаны все лица — осмелюсь предположить, это вам прекрасно известно.
— Благодарю вас. Мы опасались, что вы сделаете вид, будто вам известны и другие, чтобы таким образом попытаться себя обезопасить. Это никак бы вас не обезопасило, а нам дало бы значительный повод к смущению.
— А, ну хорошо.
— Мистер Маккабрей, вы не задавали себе вопрос, как нам удалось так быстро оказаться здесь после убийства?
— Послушайте, я же сказал, что буду отвечать на ваши вопросы, и я буду; если у меня есть что выкладывать, я с радостью это выложу — мужество мне уже изменило. Но если вы хотите, чтобы я сам себе задавал вопросы, сначала вы должны меня чем-то накормить и напоить. Для еды сойдет что угодно; а напиток у меня в приемной, если Кинг-Крнг и Годзилла это все еще не разворовали. О, и мой камердинер, само собой, тоже в чем-то нуждается.