Эндшпиль Мастерграда
Шрифт:
На набережной бывшие пассажиры строились в ровные ряды, изобличавшие в них людей военных. На беглый взгляд их было где-то около сотни.
Сэр Дадли поморщился, словно от зубной боли. Даже море здесь было другое: грязное, пропахшее гниющей рыбой и йодом, оно совершенно не походило на ласковые тропические воды Ямайки. Ах Ямайка, много солнца, много рома и полностью развязанные руки…
– Месье! – чопорно обратился к британцу молодой человек, стоявший рядом, в модного цвета зеленом фраке с черной каймой по отвороту – знаком траура по королю, – Вы полагаете, что не стоит
– Много будет чести! – ответил Дадли напряженным голосом и снова потер грудь, там уже не ныло, а почти пекло, и с тревогой подумал: «Где, черт возьми, лекарство Постеля? Вроде у Джонса в карете?» – Еще лорд Дадли не бегал на поклон к чертовым краснокожим дикарям!
Между тем оцепление из драгун, их давно, с войны за испанское наследство, которую с легкой руки мастерградских русских называли Великой или мировой, использовали в качестве мобильной пехоты, расступилось. Внутрь оцепленного периметра въехали четыре дилижанса, остановились, спрыгнули кучера и открыли двери. Пассажиры начали грузится.
– Вы полагаете навахо дикарями? А как же их воздушные корабли? Разве народ, летающий в небесах, подобно Создателю, можно называть дикарями, к тому же…
– Не можно, а нужно! – перебил Дадли, – Владение машинами из будущего не делает из дикаря джентльмена. Как он был краснокожей образиной, так ей и остался!
– Вы полагаете, месье?
– Уверен, молодой человек, вы позволите старику вас так, по-простому, называть? – старик опять потер грудь. Душно что-то, словно воздуха не хватает…
– Безусловно месье! – склонил голову молодой человек.
– Тогда я попрошу об одной услуге. В моей карете сидит бездельник Джонс. Велите ему чтобы он бегом нес лекарство доктора Постеля. Уж не обессудьте, что прошу вас об услуге мне чего-то нехорошо.
– Почту за честь оказать вам услугу, месье Дадли! – француз изобразил изящный поклон и быстрым шагом направился в сторону выхода из порта.
Прилетели чайки, с мерзкими криками закружились над высокой резной кормой пароходофрегата.
Старый лорд оглянулся, грудь пекло невыносимо и не хватало воздуха. Нужно присесть, присесть!
Дадли, словно какой-то портовый грузчик, сидел швартовочной тумбе. Перед мутным от боли глазами один за другим проехали дилижансы с пассажирами таинственного корабля.
Грузчики, с дружными криками, подкатили фургон крана с длинной стрелой спереди. Из трубы, посредине крыши, густо валили клубы черного дыма, растворяясь в хмурых небесах. Не прошло и пары минут как кран подхватил с палубы «Айовы» первый ящик, слегка покачиваясь, он поплыл высоко над водой, коснулся земли сразу за набережной. В ящиках проделала долгий путь через океан почти сотня полуразобранных самолетов – большая часть имевшихся у навахо и, множество приспособлений и деталей для их ремонта, но англичанин уже не видел этого. Лорд Дадли, доверенное лицо королевы Англии Анны Стюарт, без мысли, без чувств, в отчаянной боли, заполнившей тело, свалился с тумбы на грязные камни.
Когда еще через несколько минут
***
Ювелир Авраам подошел к дому мистера Джексона. Солнце уже садилось, наполовину скрывшись за зелено-серой громадой горы Марси – самой высокой в хребте Адирондак во владениях навахо. Улица была пустынна, все, кто хотел уже выразили свое соболезнование, но дверь была еще не закрыта. Черт! В нерешительности остановился перед домом. На скулах заиграли желваки.
По правде говоря, прощаться с покойником не хотелось. Дрянной был человек, и Авраам однажды от него пострадал. До сих пор, вспоминая давний разговор с мистером Мижаквад, он вздрагивал. Хотя по правде после этого пришлось пережить всякое. Иногда он даже удивлялся, почему еще жив? Нда… крепка иудейская порода, если он еще топчет этот мир, а столь много друзей и знакомых ушли… Он бы и сейчас не пришел, если бы не жена мистера Джексона. Достойная женщина, достойная. Право слово, и не поймешь, почему такое сокровище досталось негодяю! Так что не выразить соболезнование было совершенно невозможно, но посещение он перенес на как можно более позднее время.
Толкнул дверь и зашел.
Стояла тишина. Сладко пахло ладаном и горько смертью. Смерть всегда трагедия, даже если под ее косу попадает мерзавец. Обязательно найдутся те, кто будет убиваться. Уже никого не было, только в спальне у закрытого гроба, все в черном, сидела, сжавшись в жалкий комочек, вдова. На звук открывшейся двери она никак не среагировала.
Стиснул зубы.
– Мое глубокое соболезнование, – глухо произнес Авраам.
Женщина повернулась, посмотрела на Авраама и опустила взгляд.
– А, это вы, давненько вы не заходили в наш дом, – вдова нервно затеребила подол платья, не подымая взгляд на мужчину.
«С тех самых пор, как Джонсон донес на меня» – подумал Авраам, но сказал совершенно другое:
– Так получилось, Сара, так получилось.
Действительную причину размолвки с ее мужем Авраам сказать не мог. Не мог и все…
Взгляд женщины застыл, словно она хотела разглядеть в полутьме спальни нечто видимое только ей, быть может прошлую жизнь, в которой она была пусть не счастлива, но где все было стабильно и привычно.
Авраам опустил голову. Он уже собирался уйти, когда заметил, что гроб не только закрыт, но и щели между верхней крышкой и самим гробом залиты смолой. Кожа на лбу старого еврея сморщилась от удивления. Впервые он видел, чтобы прилагали столько усилий, чтобы изолировать мертвого от мира живых.
– Сара, простите за мою неделикатность, – произнес, изредка поглядывая на окаменевшее лицо собеседницы, – но почему гроб закрыт, что случилось с Джонсоном?
– Ах Авраам, я знаю, вы когда-то очень дружили с мужем… Когда-то… – ответила женщина дрожащим голосом, – Он выполнял заказ навахо и случайно разбил реторту с ядовитым воздухом. Очень ядовитым воздухом. И погиб на месте. А гроб выдали уже закрытым и наказали ни в коем случае не открывать.