Энергия заблуждения. Книга о сюжете
Шрифт:
Б. М. Эйхенбаум как-то хотел написать целую работу о Горчаковых и о роли этой фамилии для Толстого.
Попав в Бухарест, молодой Толстой, только что произведенный в офицеры, пригласил к себе на ужин офицеров, он ждет гостей.
Приходит один молодой сослуживец, «мальчик» Бартоломей.
Лев Николаевич болел собой все время; сомневаясь в характере болезни, он записывает 7 июля 1854 года: «Был вечером у меня Горчаков, и дружба, которую он показал мне, произвела это славное замирание сердца…»
Но через два дня: «Обед мой не
В дневнике он пишет: «Неужели я не из них?»
Да, он не был человеком их общества.
Сцена, которая произошла с Толстым, похожа на сцену Чарли Чаплина, героя «Золотой лихорадки».
Чаплин ходит в когда-то хорошем, теперь изношенном костюме; его ботинки слишком велики; он все время ошибается и все время торопится.
В великой и горькой картине «Золотая лихорадка» он приглашает к себе на обед прекрасных женщин. Они не приходят.
Он один танцует на столе, не ногами, а булочками, в которых воткнуты две вилки.
Несчастный герой поразительно упорен и продолжает быть как бы счастливым.
В горах он находит и теряет золотую жилу. Он попадает в дом на ребре горы, дом качается.
Дом качается, как судьба.
Но он находит наконец свое золото, свою судьбу; а женщину, которую он хочет любить, он встречает, вылезая из бочки, в которую спрятался.
Толстой не имеет места в жизни.
Он пишет 24 и 25 июля 1854 года, завидуя: «Не буду подавать рапорта (о переводе в Крымскую армию. – В. Ш.), пока не буду в состоянии завести лошадей, и употреблю все средства для этого… Так называемые аристократы возбуждают во мне зависть. Я неисправимо мелочен и завистлив».
В рассказах, очерках, в своих произведениях Толстой скоро напишет об этих аристократах, о людях, которые все время считаются друг с другом; в душе Толстого возрождалось то, что в старой России называлось местничеством.
И это местничество будет продолжаться до тех пор, пока он не займет место на самом высоком месте славы.
И тогда он убедится, что это местничество для него не нужно.
Толстой почти все время ведет дневник. Читая первую вещь Толстого, Чернышевский отметил: этот человек, вероятно, ведет дневник; он знает душу.
Да, скажет человек, перечитывая много раз недостижимого Толстого.
Метод работы Толстого, который я, может быть, необдуманно назвал, распространяя одно место из его письма к Страхову, этот метод близок к тому, что он сам назвал энергией заблуждения.
Повторю.
Толстой говорил: никогда не умел рисовать круг, «рисую, потом исправляю».
У Толстого нет первоначального плана книги или встречного плана ответов.
Когда Толстой решил издать книгу «Воскресение» за границей, с тем чтобы передать гонорар в пользу духоборов, то издатель попросил, не имея на руках еще не написанного романа, попросил план.
Эта просьба была передана
Дело шло о присылке краткого изложения содержания.
Толстой к этому отнесся так, как будто он вскрыл кражу со взломом.
В письме 15 октября 1898 года он пишет: «Мне было неприятно и, покаюсь, оскорбительно ваше требование давать читать первые главы издателям. Я бы никогда не согласился на это и удивляюсь, что вы согласились на это. А уж конспекты для меня представляют что-то невообразимое. Хотят они или не хотят, а подавать на их одобрение, я удивляюсь, что вы, любя меня, согласились. Я помню, американские издатели не раз писали письма с предложениями очень большой платы, и я полагал, что дело так и будет и так и поведется вами…
Насчет конспекта повести соображения тоже теоретические, потому что первая часть написана, вторая же пока не напечатана, не может считаться окончательно написанной, и я могу ее изменить и желаю иметь эту возможность изменить.
Так что мое возмущение против конспектов и предварительного чтения есть не гордость, а некоторое сознание своего писательского призвания, которое не может подчинить свою духовную деятельность писания каким-либо другим практическим соображениям. Тут что-то есть отвратительное и возмущающее душу».
План для Толстого оскорбление человека, который ищет свою дорогу.
Это не неожиданно.
Отношение Толстого к плану смыкается с его отношением к дневнику.
Толстой писал 22 октября 1853 года: «Отрочество» опротивело мне… Завтра надеюсь кончить, Идея писать по разным книгам весьма странная. Гораздо лучше писать все в дневник, который… составлял для меня литературный труд, а для других может составить приятное чтение. В конце каждого месяца… я могу выбирать из него все, что найдется замечательного… буду составлять краткое оглавление каждого дня».
То, что написал Чернышевский про Толстого, прочитавши первую повесть писателя, показывает необычайную проницательность критика.
Действительно, Лев Николаевич прежде всего писал для себя.
Но существует еще одно время Толстого.
Время до литературной работы Толстого представлено «Историей вчерашнего дня». Эту историю почти никто не прочел. Многим кажется, что Толстой начинает с «Детства». А Толстой в «Детстве» рассказывает о том, что сам писатель называет «додушевными состояниями».
«История вчерашнего дня» печатается в первом томе, но она книга будущего.
Она еще не осознана как живая книга.
Толстой противник раз навсегда определенной «единой души», и это выношенное первое открытие, с которым он прошел через великую дорогу своей жизни.
Он ведет свой додушевный дневник; он открывает, как Руссо, его учитель; тот человек, который не верит в свою славу, в свою сегодняшнюю душу. И вот в это время Толстой пишет: – надо ли писать литературу, может быть, надо писать только дневник, чтобы потом его читали люди.