Энергия заблуждения. Книга о сюжете
Шрифт:
Не изобретатели бывают счастливы.
И даже не те люди, которые дают им деньги на осуществление их идей. Богачи – те люди, которые покупают какие-нибудь неудачно построенные заводы и продолжают как будто недостаточно обоснованно начатое создание новых вещей.
Заблуждение создает ряды поворотов, возвращение на старые места. Повторение опытов. И великий экспериментатор Резерфорд на вопрос учеников, благоговейно смотрящих на удачливого человека, – что помогает работе? – ответил: препятствия, препятствия.
Потому что если все выходит так, как ты задумал, то, вероятно, ты на старом пути, но когда ты покинул старые пути, когда ты заблудился, то только 0,0001 процента обещает тебе удачу.
Лев Николаевич поехал на неведомый Кавказ неведомой дорогой, которая была придумана его братом, очень талантливым человеком – Николаем Николаевичем, который уже получил офицерский чин, стал хорошим охотником, уже печатался. Они придумали дорогу до Волги на лошадях, потом по Волге на лодках до Астрахани, потом через степи на Кавказ, на новое место, где уже служил Николай Николаевич.
Это – причуда, и как будто не оправдавшая себя. Лев Николаевич всю жизнь мечтал написать о своем путешествии на лодке.
Шла лодка. Мы знаем, что на ней были книги, потому что мы знаем, что Лев Николаевич на лодке читал «Графа Монте-Кристо» – роман Дюма-старшего.
Отсюда мы знаем, что он любил этот роман.
Мы знаем, что на лодке был самовар, потому что мы знаем, что он подарил этот самовар кому-то в станице Старогладковской.
Мы знаем, что на лодке стоял тарантас, странный экипаж, на который удивлялись уже во времена Пушкина. Две пары колес, соединенные жердями.
Гибкие слеги заменяли рессоры. Все это хорошо придумано, но сделано наспех.
В то же время настоящие люди – это те, которые заблуждаются, это те люди, которые заблуждаются на общих путях, на путях необходимости. То, что кажется случайностью, на самом деле необходимость. Но необходимость не сразу понятна.
Надо оторваться от дома, от расчета на завтрашний или послезавтрашний день и для себя, для какой-то внутренней потребности, улететь, но не как птица, ибо птицы летают по старым летным путям, а улететь, как улетает только работающий человек, знающий ритм возможностей.
То, что Толстой, приехавший в станицу Старогладковскую, стал писать, не случайность.
Необходимость, которую мы ошибочно называем случайностью и судьбой, вела Толстого, начинающего писателя, на Кавказ. Все удивлялись: никем не сосланный, не до конца разоренный, имеющий еще кров над головой молодой человек едет на Кавказ, который в народной песне получил уже точное название «погибельный Кавказ». Он получил место. Он получил звание фейерверкера 4-го разряда, что, вероятно, меньше, чем ефрейтор.
Никто не провожал его. Он забыл шляпу. Только собака Булька, выбив
Толстой истинный открыватель небывалого.
Что же выгадал Толстой?
И почему его случайное место на Кавказе и неудачный роман с прекрасной женщиной так закреплены в литературе? Почему старый казак в истрепанном костюме – Ерошка, человек бездельный, но прекрасный охотник, человек безместный, хотя он уроженец тех мест, где казаки живут уже 300 лет, почему вот этот Ерошка – герой нового мира?
Мы все восхищаемся Толстым. И, конечно, я тоже имел право восхищаться и с детства читал «Детство» Толстого. Эта книга замечательна. В ней автор выступает как мемуарист, но так, как будто он пишет, не получив возрастности, не потерявши детского мировоззрения, детского выбора элементов, детского прямого, первоначального видения.
Стерн в «Сентиментальном путешествии» и в книге «Жизнь и приключения Тристрама Шенди» описывал мальчика, описал ребенка в чудаковатой семье. Там есть литературное влияние. Там есть воспоминания о Рабле.
Говоря о новой попытке написать свои воспоминания, Толстой писал: «Для того, чтобы не повторяться в описании детства, я перечел мое писание под этим заглавием и пожалел о том, что написал это: так это нехорошо, литературно, неискренно написано. Оно и не могло быть иначе: во-первых, потому, что замысел мой был описать историю не свою, а моих приятелей детства… а во-вторых, потому, что во время писания этого я был далеко не самостоятелен в формах выражения, а находился под влиянием сильно подействовавших на меня тогда двух писателей Стерна и Тепфера».
Эта литературная манера принесла Толстому много горя, потому что он рассказал не только о себе, но и о своем товарище, с которым он потом много возился, – об Исленьеве.
Исленьев происходил из семейства, брак которого не был оформлен. Он не имел паспорта, не имел никакого места. Был талантливым музыкантом. Получал иногда места по хлопотам Толстого и приходил на эти места в толстовском сюртуке, потому что Толстой носил к этому времени рубашку, которую мы называем «толстовкой», сюртук был свободен.
Поясняю мысль – «Детство» и «Отрочество» написаны, как мне кажется, после «Кавказских рассказов». Во всяком случае, задуманы одновременно. Они представляют собой кусок большого романа, который не был дописан. Это – «Детство», «Отрочество», «Юность».
«Отрочество» и «Юность» были написаны, но не вошли в число книг, которые перечитываются. В этих книгах Толстой еще пользуется старыми способами писания. Он опирается на литературные традиции, подчиняя им даже свою биографию.
Дальше что получилось? Книга получила большую славу.