Энергия заблуждения. Книга о сюжете
Шрифт:
Многократность анализа, многократность явлений, которые берутся в их анализе, – энергия заблуждения, это путь к истине в искусстве.
Это энергия поиска и одновременно анализа.
В искусстве ответ «пять» нередко «премилая вещица».
В арабской сказке эта милая вещь обнажена и как бы пародирована в рассказе о том, как в смерти одного человека справедливо упрекали несколько разных людей разных национальностей, а потом мертвый ожил; фантастика сказки входит в фантастику описания далеких стран
Вещь, сущность освещения Вселенной, различность движений – искусство иногда может прийти туда, где еще не был ученый.
Ведь и алхимик утверждал, что дважды два или дважды три – это пять.
Ведь и в смене возрастов, как в смене погоды, есть неосознаваемое нами движение.
Пишу после многих попыток дать определение искусства.
Думаю, что в некоторых строках моей книги есть точность, а там, где нет точности, это путь оглядывания самой жизни.
Не шутливо, как не шутливо само искусство.
Черновики Толстого, тонны бумаги, отрицающие характеристики, ирония, с которой дается не только Наполеон, но и Кутузов, – мир, понятый как любовь, это и есть жизнь.
Жизнь – движение.
Меняются методы и характеристики.
История изменения этих методов и есть история искусства.
Состояние осознания нового как безумие, как бегство, как покидание привычного жилища.
Гоголь, может быть, верил в воскресение мертвых душ и хотел, чтобы это произошло как-нибудь тихо.
Это невозможно.
Поиски путей по земле и во Вселенной кажутся фантазией человека, который сидел в бревенчатом доме на окраинах Калуги. Смотрел на стены, которые прямо по бревнам оклеены были дешевыми обоями.
И этот человек в надеждах своих, в праве своем на попытки не заблуждался, как не заблуждались в праве своем и гибли экспедиции, когда-то стремившиеся к полюсам земли.
Поэтому автор просит у читателя о снисхождении.
А учит он читателя другому.
Праву на поиск.
Литература играет роль кочерги, это она перемешивает угли в печке.
Я пересмотрел портреты, фотографии различных хорошо игравших Хлестакова актеров.
Они чинно-правдивы.
Они иногда грандиозны.
Может быть, грандиознее всех Михаил Чехов, потому что он знал, мир протрачен, мир не стоит сам себя.
Элегантность, испуганность, детскость Хлестакова, хвастовство его, жалость наша к ничтожеству.
Так как я довольно старый человек, я не могу прокладывать новой дороги для самого себя; и вообще самая дорога, сама по себе дорога, даже для богатых городов – это дорога.
А ее стирают надутые, как хвастуны, шины автомобилей.
Вот это мерцание чувства, оно похоже на выколачивание пыли из сердца при помощи палки.
Сочетание ничтожеств и их связанность, их безнадежность разбила сердце Гоголя.
Он нарисовал
Не было ощущения человека, который живет в бесконечно большой стране, едет по бесконечным дорогам; ищет невозможного, ищет воскресения тех, которые никогда не жили.
«Мертвые души» не дописаны потому, что их нельзя было воскресить.
Есть под Петербургом-Ленинградом остров Котлин, на котором когда-то стояла и дымила паровая машина, одна из первых паровых машин.
Стояли дома, церкви, доки, отсюда отплывали корабли в неведомые земли, к навеки неведомому Южному полюсу.
Это был город храбрых.
Из этого города была видна, как будто близко, слишком высоко поднятая шапка Исаакия.
И дымы над городом, они казались такими прекрасными, такими страшными Достоевскому, ему казалось, город вместе с дымом должен уйти в морозное небо.
Я попал в этот город корреспондентом газеты после Октябрьской революции.
В театре, я его не могу назвать, он маленький, шел «Ревизор».
Хлестаков был молодой матрос.
И я не только помню, знаю, я это уже рассказывал. Но мне надо, и я расскажу еще раз.
Хлестаков был молодой матрос, который мог встать и подняться с колен одним движеньем.
Который мог переврать самого себя и который, наверно, мог сделать то, что нельзя сделать.
Это был зал, в котором сидящие в зале зрители знали друг друга; они сидели группами, по кораблям.
Они плыли в неведомые острова вымысла. Они полюбили Хлестакова и пожалели его.
Ведь он же дурак, ведь его же бить будут.
И как они были рады, когда он уехал из этого города. Того города, в котором люди боятся, даже боятся врать; вот хоть одному человеку в этом городе было весело, и ею слуга поел до сытости. Они скачут, и перед ними стелется весь мир.
И кони скачут, как те бронзовые кони.
Они в вечном движении стоят над зданиями великого Петрограда.
20. Еще раз о началах и концах вещей – произведений; о сюжете и о фабуле
I
Я почти кончаю. Боюсь повторить себя и в путешествиях потерять спутников.
Вы сами, кто бы вы ни были, знаете или узнаете пути познания искусства, или – хотите – истины, – энергию познания; энергия, которая обрабатывает камни, плетение кружев иглою в воздухе, в воздухе потому, что здесь нет коклюшек; это создается из ниток, из камня, из воспоминаний и упреков, из жажды. Не легкой дороги для человека, – не дорога нужна, нужен осмотр, многократный, разнообразный, бессмертный, – знание осваивает мир.