Энигма-вариации
Шрифт:
— Может, он ее и любит, а вот она его явно нет, — возражаю я.
Повисает молчание.
— Лично мне показалось наоборот, — говорит Габи.
– Она злится на него за то, что он ее не любит, потому что она его все еще любит, но ей надоели его бесстрастные ласки и этот суррогат нежности.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает Мод.
— Просто знаю.
Он размышляет, молчит, снова затягивается.
— А где вы познакомились? — интересуется Габи.
— На теннисном корте. Все как-то внезапно вышло, — говорю я.
— То есть вы любите друг друга, — говорит Габи, поворачиваясь сперва ко мне, а потом к Мод.
На самом деле это не вопрос, но звучит вопросом.
— А почему ты спрашиваешь? — осведомляется Мод. Он пожимает плечами.
— Да так.
Видимо, Габи выпил больше, чем я думал. Но мне чем дальше, тем больше нравится его колючий юмор, его
Тут меня вдруг жалит одна мысль. Если тут студенческая вечеринка, выходит, все мы просто добрые друзья: она уже не моя девушка, а его девушка, а я просто таскаюсь следом, потому что меня манят все люди и вещи, которые ему нравятся. Они — парочка. А мы — нет.
Следующая мысль еще страшнее: в какой момент нынешнего вечера один из нас потихоньку исчезнет? И чем, господи всемогущий, закончится этот вечер?
Является видение: мы вдвоем едем на такси домой, оба смущенные, уставшие, сонные, притихшие.
«Хочешь об этом поговорить?»
Она смотрит на меня своим всепонимающим взглядом, в котором читается: «Да в общем-то, нет». «А чего так?» «Говорить не о чем». Я отворачиваюсь, киваю, молчу. Она протягивает руку и берет мою. «Эй...» «Да?» «Спасибо».
Я выжидаю несколько секунд. «Не за что».
Вот только не испытываю я такого великодушия. Я злюсь. И уже не знаю почему. С одной стороны, чувствую, что лихорадка отхлынет, едва она обнадежит меня хоть самым малозаметным знаком, а с другой — знаю, что скопившийся в душе гнев не иссякнет, не выплеснувшись наружу. Меня не пугает это внезапное желание поступить с ней жестоко, даже не хочется, чтобы оно ослабло, ибо оно дает мне силу и ясность — так ярость, бешенство, ненависть и злоба делали гомеровских бойцов смелее и безжалостнее. Мне по душе этот порыв, как будто часть меня уже готова проломить кулаком стену, чтобы показать ей, как это больно, поскольку ярость заполняет мои легкие, вызывает желание выпятить грудь и показать себя мужчиной — я ведь показал себя мужчиной, когда в конце концов попросил Манфреда отойти с дороги, потому что хотел самолично погасить стратегическую свечку Харлана точным слэмом над головой — то был мой звездный миг нынешнего полудня, дня, месяца, года, тем более что Манфред уперся руками в бока и, одобрительно кивнув, воскликнул: «Ого!» Это спонтанное восторженное «ого», произнесенное с такой галантностью его мягким певучим немецким голосом, исполнило меня невозможного блаженства, так что уже через несколько секунд я сказал: «Давай угощу тебя пивом».
Габи мне нравится все больше, мне тоже хочется ему понравиться. Вот он закинул руку за спинку ее сиденья, я не стану возражать, если он дотянется и до меня. Он будто бы подслушал мои мысли — а может, я, сам того не заметив, придвинулся к нему поближе, и ладонь его упала мне на плечо, а пальцы теперь поглаживают мне шею невнятными рассеянными движениями, возможно, поначалу он просто перепутал меня с мягкой спинкой дивана. Он будто бы пытается рассеять мои тревоги касательно Мод и одновременно разбередить во мне нечто иное, а я не могу понять, что именно, и это незнание мне приятно, я не хочу, чтобы он переставал, а потом наклоняю голову вперед, пусть погладит мне шею и выше, пусть рука остается там, сколько ей вздумается, пусть разгладятся все уплотнения, а я прикрою глаза, наслаждаясь успокаивающим массажем, про который я знаю, что он знает: это не просто массаж, хотя, может, и не что иное, как массаж. Даже не глядя, я понимаю — она обо всем догадалась.
После кофе подают шнапс из разных стран, в крошечных рюмках для граппы, которые Пламы прошлым летом купили в Кастеллине. «Мы попросили нам отправить почтой двадцать четыре штуки, сама не знаю, о чем мы думали», — поясняет Памела. Мы, все трое, рассеянно пробуем один крепкий напиток за другим. Габи — кто бы сомневался — большой знаток, он разглядывает этикетки на бутылках, выискивая свою любимую водку, и никак не может найти. «В любом случае я завтра еще за это поплачусь», — заявляет Мод. «И я тоже», — подхватывает Габи. «Мы все поплатимся», — вступаю я. Улыбка Мод явственно говорит: повторюшка! Надя, пододвинувшая стул поближе к Габи, спрашивает, может ли она пригубить одну из его рюмок, — перед ним на чайном столике стоят как минимум четыре крошечные емкости. Она никогда еще не пробовала шнапса, добавляет она, он какой на вкус? Он объясняет, она слушает, сыплются новые вопросы, потом он
На улице возле дома воздух еще влажен, и я мгновенно начинаю тосковать по балкону с его постоянным сквозняком и дорогостоящим видом. Отчасти обидно, что мы ушли так рано. Мне было хорошо на диване, на освещенном свечами балконе, где столько спиртного, такое общество — мне даже понравился замирающий застольный разговор, по ходу которого, если ток речи прерывался, только и нужно было, что посмотреть на вид из окна и порадоваться отдельным замечаниям Памелы или поглядеть, как пара, у которой все сложно, пикируется по очередному поводу. Даже обреченные попытки Нади открыть Габи душу были в своем роде неплохи. Может, мы зря ушли. И только тут я соображаю, что не попрощался с Клэр. Был один миг, когда, встав из-за стола, мы оказались совсем рядом и вместе смотрели на вид. Оба хотели что-то сказать, но ни один не нашел слов, поэтому оба промолчали, и Клэр, и я. Возможно, пропустив нужный момент. Она произнесла одно, да и то не сразу: «Кажется, Мод тебя звала».
Накрапывает дождь. Первая мысль: возможно, придется позвонить Манфреду и отменить завтрашнюю игру. Впрочем, если он такой же, как и я, он все равно придет, мы выпьем кофе и съедим что-нибудь под навесом теннисного павильона. Мне нравится мысль про завтрак, пока в парке шумит дождь, а немногочисленные завсегдатаи радуются обществу друг друга.
Если он как я, то сообразит, что я приду, несмотря на дождь. Дождь-то приятный. Он не льет потоками или водными простынями, которые обрушиваются вниз с такой силой, что хлещут по улицам, будто паруса в бурю. Сегодня дождь падает мирно, бесшумно — кажется, отмахнешься ладонью, он и перестанет. Ему не хватает убедительности, напора. Не нужны вам зонтики, — как бы говорит он. Я сейчас и сам перестану, не лежит у меня нынче душа.
Мы собирались распрощаться на углу, однако Габи проводил нас до перекрестка, где легче найти такси. Ему — в его гостиницу рядом с Уолл-стрит, нам — в сторону от центра. Обычные препирательства, кто кому уступит первое такси. Мы настаиваем. «Два против одного, Габи», — заявляет Мод. Он сдается и, открывая дверцу, целует Мод в обе щеки, обнимает меня по-итальянски и изображает рукой телефон — то ли напоминая, чтобы мы не забыли ему позвонить, то ли сам обещая позвонить скоро. «Как всегда, я слишком много выпил», — произносит он, едва ли не извиняясь. Через несколько минут рядом притормаживает еще одно такси. Мы садимся и отъезжаем. Ехать далеко, мы решаем застегнуть ремни, в результате оказываемся чуть ли не в двух футах друг от друга. Хочется посмотреть на Бруклинский мост, тем более под дождем. Впрочем, мне делается не по себе, мост этот всегда меня пугал, я не люблю по нему ходить. Что-то меня гнетет, но мне все не ухватить, что именно. Я думаю про старого продавца-грека, про рак, про Габи, про «Ренцо и Лючию», Манфреда и теннисный павильон в Центральном парке, где по утрам в субботу идет дождь, а мир кажется уютным и довольным, и все это на одном дыхании, все навеяно выпитым. Я смотрю, как капли разбрызгиваются по пустой улице, и все не могу понять, что меня донимает. Вспоминаю слова Габи про многие жизни и разные «я», соображаю, что я — еще одна Сицилия, растерянная, одинокая.
«Не лежит у меня нынче к этому душа, Мод. Не лежит душа».
Оба мы молчим.
Она дотрагивается до рукава моей рубашки.
— Нравятся мне запонки, — говорит она. — Я рада, что их купила.
— Мне тоже нравятся.
— Те твои золотые мне поднадоели.
— И мне тоже. И что ты о нем думаешь? Мы оба понимает, про какого «него» речь.
— Да не знаю. Симпатичный. Умный, обаятельный, но вряд ли мы сможем дать ему то, что ему нужно. Уж точно не в этом году.
— А ты с ним давно знакома?