Энкантадас, или Заколдованные острова (др. перевод)
Шрифт:
Ошибки в навигационных расчетах, вызванные этими причинами, а также легкими и своенравными ветрами, долго поддерживали уверенность в том, что на параллели Энкантадас существуют две разные группы островов, примерно в трехстах милях друг от друга. Так считали, наведываясь сюда в старину, флибустьеры; и еще в 1750 году морские карты этой части Тихого океана следовали столь странному заблуждению. И эта-то кажущаяся переменчивость местоположения островов, по всей вероятности, послужила одной из причин, почему испанцы назвали их Энкантадас, то есть Заколдованными.
Современный же мореплаватель, твердо зная, где они находятся, но пораженный их видом, склоняется к мысли, что отчасти название их подсказано сильнейшим впечатлением неестественной пустынности, которое они производят. Нечто, когда-то живое и цветущее, злою силой обращенное в пепел; содомские яблоки после того, как к ним прикоснулись, — вот что вызывают в воображении
Каким бы зыбким ни представлялось их местоположение из-за игры течений, сами они, по крайней мере тому, кто сошел на берег, кажутся всегда одинаковы: втиснутые, влитые, вбитые в самое тело уродливой смерти.
И еще в одном смысле наименование Заколдованные достаточно уместно. Ибо касательно населяющей эту пустыню необыкновенной твари, по которой острова получили свое второе испанское название — Галапагосские, — касательно обитающей здесь черепахи среди моряков издавна существует поверье, и жуткое, и нелепое. Они всерьез убеждены в том, что все потерпевшие крушение морские чины, в особенности же коммодоры и капитаны, после смерти (а иногда и перед смертью) превращаются в черепах и потом пребывают на этой выжженной суше как единственные, навечно одинокие владыки Асфальта [6].
Без сомнения, столь горькие мысли первоначально внушил людям угрюмый и мрачный здешний пейзаж, но не в последнюю очередь, быть может, именно черепахи. Ибо, не говоря уже об их чисто физических признаках, в облике этих созданий есть что-то до странности виноватое. Больше чем какое-либо живое существо, они кажутся воплощением неизбывного горя, ниспосланной за грехи безнадежности; а мысль об их поразительном долголетии еще усиливает это впечатление.
И, даже рискуя прослыть глупцом, верящим в колдовские чары, я не могу не сознаться, что до сих пор, когда случается мне в июле или в августе покинуть людные городские улицы и побродить в Адирондакских горах [7] далеко от влияния города и, следственно, близко к неисповедимому влиянию природы; когда во время таких скитаний я сижу у поросших мхом истоков глубокого лесного оврага, среди упавших стволов сраженных молнией сосен и вспоминаю, словно во сне, другие мои скитания в далеких краях, в запекшемся сердце зачарованных островов, где нет-нет да мелькнет темный панцирь или протянется лениво из безлиственных зарослей длинная шея; и снова вижу внутренним взором остекленелые глыбы, на которых прочертили глубокие борозды черепахи, когда век за веком медленно тащились по ним в поисках какой-нибудь лужи, — что в такие минуты я не могу отделаться от чувства, будто мне и вправду довелось побывать во владениях злого чародея.
Мало того, столь ярки мои воспоминания или столь причудлива фантазия, что я далеко не уверен в том, не бывает ли у меня порой зрительных галлюцинаций, вызванных Галапагосскими островами. Ибо нередко во время веселых сборищ, а тем паче пиршеств при свечах в каком-нибудь старинном доме, когда в отдаленных углах просторной комнаты залегают тени, превращая их в подобие неведомо кем населенного подлеска в некоем пустынном бору, — друзья обращают внимание на мой застывший взгляд и внезапную перемену настроения: это мне привиделось, что из созданной моим воображением чащи медленно возникает и тяжко волочится по полу призрак гигантской черепахи, и на спине у нее огненными буквами выведено: «Memento...».
Очерк второй
ДВЕ СТОРОНЫ ЧЕРЕПАХИ
Чудовищны исчадья здешних мест!
Сама Природа, глянув по оказии
На тварей, расплодившихся окрест,
Стыдилась бы плодов своей фантазии,
Возросших столь бесстыдно в безобразии.
Не диво, коль заплачет человек:
Ведь все, что было мукой для него,
Забудется мгновенно — и навек —
При виде гадин, выползших на брег.
— Смелее будьте, — рек паломник наш, —
Не бойтесь; их на самом деле нет:
Они обман, фантазия, мираж. —
И посохом над нечистью взмахнул —
И гадины попятились назад,
Во чрево тьмы, где оборотни спят [8].
Прочитав такое описание, как вы думаете: возможно ли на Энкантадас веселье? Да. Нужно только найти повод для веселья, и будешь весел. В самом деле, пусть это острова покаяния и скорби, но все же здесь царит не вовсе беспросветный мрак. Ибо даже черепаха, хоть никто не станет отрицать, что вид ее настраивает на торжественное и суеверное состояние духа, хоть самые твердые намерения не могут помешать мне вглядываться в черепаху-призрак, когда она появляется из завешанного тенями угла, — даже черепаха, повторяю, как бы ни была она со спины темна и печальна, имеет свою светлую сторону: ведь ее калипи, то есть набрюшный щит, отливает иногда желтизной или золотом. К тому же всем известно,
За несколько месяцев до того, как я впервые ступил на эти берега [9], наше судно плавало неподалеку от Заколдованного архипелага. Однажды в полдень мы очутились на траверзе южного мыса острова Альбемарль, на довольно близком от него расстоянии. Отчасти для развлечения, отчасти же для осмотра столь удивительной суши на берег была отправлена шлюпка и матросам приказано высмотреть все, что возможно, а заодно доставить на корабль черепах, каких и сколько сумеют.
Смельчаки воротились уже после захода солнца. Я перевесился через высокий фальшборт, точно заглядывая в сруб колодца, и смутно увидел внизу мокрую шлюпку, глубоко осевшую под каким-то необычным грузом. Сбросили веревки, и после напряженных усилий на палубу были подняты три огромные, допотопного вида черепахи. Казалось, такого не могла породить земля. Перед тем мы провели в море пять долгих месяцев — срок, вполне достаточный для того, чтобы все сухопутное воспринималось как чудо. Если бы в тот вечер к нам на палубу поднялись три таможенных чиновника, очень возможно, что я изумленно воззрился бы на них, стал трогать их и гладить, как поступают дикари с гостями из цивилизованного мира. Но вместо трех таможенных чиновников перед глазами у меня были эти поистине сказочные черепахи — не из тех мелких, с какими возятся школьники, а черные, как траур вдовца, тяжелые, как полные серебра сундуки, с большущими панцирями, овальными и выпуклыми, как боевые щиты, в зазубринах и вмятинах, как щиты, побывавшие в деле, а местами мохнатые от темно-зеленого мха, липкие и скользкие от морской пены. Эти загадочные твари, внезапно перенесенные в темноте из неимоверно пустынных пространств на нашу людную палубу, произвели на меня действие, которое нелегко описать словами. Они будто только что вылезли из-под основания мира. Да, это словно были те самые черепахи, на которых, как полагают в Индии, держится все мироздание.
С помощью фонаря я рассмотрел их подробнее. До чего же почтенный, полный достоинства облик! До чего мягко ворсистая зелень облекает грубую корку, исцеляя трещины в поврежденной броне! Я уже не видел перед собой трех черепах. Они разрослись, преобразились. Я видел три римских Колизея, великолепных и в упадке.
О вы, древнейшие обитатели этого да и любого другого острова, сказал я, впустите меня в ваши трехстенные города!
Острее всего при виде этих созданий было ощущение старости, извечной выносливости и терпения. Мне просто не верится, чтобы какое-нибудь другое создание могло жить и дышать дольше, чем черепахи с Заколдованных островов. Не говоря уже о всем известной их способности существовать без пищи целый год, примите во внимание непроницаемую крепость их природной кольчуги. Какому еще животному дана такая цитадель, чтобы выдерживать в ней набеги Времени?
Когда я, зажав в одной руке фонарь, другою соскребал мох, обнажая древние шрамы от ушибов, следствия многих тяжелых падений среди здешних мергельных гор [10], — шрамы, причудливо разошедшиеся, взбухшие, уже почти зажившие, но искривленные, как те, что порою видишь на коре очень старых деревьев, — я чувствовал себя археологом, изучающим птичьи следы и письмена на обнаруженных раскопками плитах, по которым ступали невероятные живые существа, даже призраки коих ныне вымерли.
В ту ночь, лежа в своей койке, я слышал над головой медленное, усталое передвижение трех увесистых пленниц по загроможденной палубе. Так велика была их глупость — или решимость, — что никакие препятствия не заставляли их свернуть с дороги. Незадолго до полуночи одна из них совсем затихла. На рассвете я увидел ее — она воткнулась, как таран, в неподвижное основание фок-мачты и все еще изо всех сил пыталась пробиться вперед. Ничто вас так не укрепляет в мысли, что черепахи — жертвы карающего, или злобного, или даже сродного дьяволу чародея, как эта страсть к безнадежным усилиям, которая ими порой овладевает. Я знавал случаи, когда они во время своих странствований по острову геройски кидались на скалы и долго тыкались в них, изворачивались и ловчили, чтобы сдвинуть их в сторону и продолжить твердо намеченный путь. Поистине страшным проклятием кажется это их тупое стремление двигаться по прямой в перекореженном мире.