Энкантадас, или Заколдованные острова (др. перевод)
Шрифт:
А умные и так не пропадут [39].
К юго-западу от Баррингтона лежит остров Карла. И с ним связана история, которую я слышал давным-давно от одного матроса из нашей команды, обладавшего обширными познаниями о жизни в заморских краях.
Во время успешного восстания, поднятого испанскими провинциями в Америке против Старой Испании, сражался в перуанской армии некий наемник, кубинский креол, который благодаря своей храбрости и удачливости с годами достиг высоких чинов в войсках патриотов. По окончании войны государство Перу — как то случалось с многими доблестными грандами — оказалось свободно и независимо, но без гроша в кармане. Иначе говоря, ему нечем было расплачиваться со своими солдатами. Но наш креол — забыл, как его звали, — выразил готовность получить свою плату землей. Ему был предложен на выбор любой из Заколдованных островов, которые находились тогда, да и теперь остаются номинально под властью Перу [40]. Герой немедля пускается в путь, обследует всю группу островов и, возвратившись
И вот он рассылает оповещение о том, что в его еще не заселенном королевстве требуются подданные. Откликнулось человек восемьдесят, мужчин и женщин; и эти люди, получив от своего господина необходимые припасы, различного рода орудия, а также некоторое количество коров и коз, отплывают в землю обетованную, причем последним, уже перед самым отплытием, на корабль является сам креол в сопровождении, как ни удивительно, построенного по всем правилам эскадрона больших, устрашающего вида собак. Во время переезда было замечено, что собаки эти, не снисходя до общения с эмигрантами, держались аристократическим кружком возле своего хозяина на поднятом полуюте и оттуда бросали презрительные взгляды вниз, на палубу, где теснилась чернь; так солдаты гарнизона в завоеванном городе поглядывают с высоты крепостных стен на жалкие кучки городских обывателей, за которыми они поставлены надзирать.
Надобно сказать, что остров Карла не только пригоден для жилья, как и Баррингтон, но и вдвое превосходит его по площади, имея в окружности миль сорок, если не пятьдесят.
Эмигранты, благополучно высадившись на сушу, тотчас приступили под руководством своего повелителя к постройке столицы. Они возвели несколько стен из обломков лавы, а лавовые полы аккуратно посыпали вместо песка золой. Коров они пасли на тех холмах, где было побольше зелени; козы, эти прирожденные искатели приключений, сами обследовали внутренние части острова в поисках высокой травы для скудного своего пропитания. А прочие потребности новоселов обеспечивало изобилие рыбы и неисчерпаемые запасы черепах.
Трудности, сопутствующие освоению всякой дикой местности, в данном случае усугублялись тем, что у многих из новоявленных паломников был чрезвычайно неуживчивый нрав. Чтобы справиться с ними, его величество были вынуждены объявить военное положение и даже самолично выследить и пристрелить нескольких своих строптивых подданных, которые с подозрительной целью устроили себе тайное убежище в глубине острова и, украдкой выбираясь оттуда по ночам, бродили босиком вокруг лавового королевского дворца. Нужно, впрочем, отметить, что до того, как пойти на столь крайние меры, благоразумный правитель отобрал наиболее надежных людей и создал из них пехотную личную охрану под началом у кавалерийской охраны — собак. О политическом положении в этой несчастной стране можно судить по тому обстоятельству, что те из ее жителей, кто не состоял в королевской охране, были все до единого заговорщики и злостные изменники. Со временем смертная казнь была, без особого о том уведомления, отменена: король Нимрод [41] успел сообразить, что, если и дальше отправлять правосудие столь решительно, у него скоро не останется дичи. Людской контингент личной охраны был распущен и послан обрабатывать землю и сажать картошку, а в регулярной армии остался только собачий отряд. Как я слышал, собаки эти были исключительно свирепые звери, лишь очень суровая выучка сделала их покорными хозяину. Теперь креол, вооруженный до зубов, разгуливал по острову, окруженный своими четвероногими янычарами, чей грозный лай не хуже штыков подавлял всякое поползновение к бунту.
Но мысль о том, что население острова сильно поредело вследствие судебных приговоров и лишь очень незначительно растет благодаря бракам, огорчала его и тревожила. Число жителей следовало увеличить, но как? Оттого, что на острове Карла есть пресная вода и что вид его сравнительно приятен, туда, случалось, заглядывали иностранные китобои. Король всегда взимал с них портовые сборы, тем пополняя свою казну. Теперь у него зародились новые планы. С помощью уловок и лести ему время от времени удается уломать матросов дезертировать с корабля и поступить на его королевскую службу. Хватившись дезертиров, капитан тотчас просит разрешения сойти на берег и разыскать их. Король, предварительно спрятав их в надежном месте, милостиво дает такое разрешение. Беглецов не находят, и корабль отплывает без них.
Так, благодаря обоюдоострой тактике этого хитроумного монарха многие правительства теряли подданных, а сам он таковых приобретал. И этих иностранцев-перебежчиков он обхаживал особенно любовно. Но, увы, сколь тщетны честолюбивые замыслы монархов, сколь преходяща земная слава! Как в Древнем Риме пришлые преторианцы [42], неосмотрительно допущенные в пределы метрополии и еще более неосмотрительно приближенные к императорам, в конце концов оскорбили и повергли трон, так эти бессовестные матросы вместе с остальными телохранителями и со всем народом учинили грандиозный мятеж против своего повелителя. Он храбро двинулся на них со всеми своими собаками. На берегу разгорелась жестокая битва.
История короля острова Карла лишний раз доказывает, как нелегко заселять необитаемые острова нравственно неустойчивыми паломниками.
Можно не сомневаться в том, что изгнанный монарх, отдыхая на лоне природы в Перу, где ему было предоставлено спокойное убежище, еще долго встречал каждого, прибывшего с Энкантадас, в надежде услышать, что республика лопнула, как мыльный пузырь, мятежники раскаялись и его призывают снова занять престол.
Можно не сомневаться, что республику он считал всего лишь жалким экспериментом, обреченным на неудачу. Но нет, мятежники тем временем учредили у себя демократию — правда, не греческого, не римского и не американского толка. Вернее, то вообще была не демократия, а непрестанная «бунтократия», прославленная не столько своими законами, сколько беззакониями. Тая в себе неодолимые соблазны для дезертиров, она быстро пополнялась подонками со всех судов, заходивших в эти воды. Остров Карла был объявлен пристанищем для угнетенных любого флота. Каждого беглого матроса здесь привечали, как мученика за дело свободы, и немедленно зачисляли в ряды обтрепанных граждан этого сборного государства. Напрасно капитаны пытались вернуть на борт своих переметчиков. За них вступались их новые соотечественники, готовые наставить синяков любому противнику. Пушек у них было маловато, зато кулаки внушительные. Кончилось тем, что ни один капитан, наслышанный о тамошних порядках, не решался туда заходить, как бы ни настоятельна была его нужда в припасах или в ремонте. Остров стал анафемой — океанской Эльзасией [43], неприступным убежищем головорезов, творивших все, что им вздумается, прикинувшись борцами за свободу. Численность их все время колебалась. Матросы, сбежавшие с кораблей на другие острова либо самовольно спустившие шлюпку, неизменно брали курс на остров Карла; тогда как другие, наскучив этой жизнью, время от времени переправлялись на соседние острова и, наврав какому-нибудь капитану, что потерпели крушение, нередко добивались того, что их подбирали и доставляли на испанские берега, да еще сердобольно пускали шапку по кругу, чтобы снабдить их деньгами.
Как-то раз, когда я впервые плавал в тех водах, наш корабль лениво покачивался в теплой ночной тишине, как вдруг с бака раздался крик: «Виден огонь!» Вглядевшись, мы тоже увидели слабый свет на каком-то окутанном мраком клочке земли, справа по носу. Нашему третьему помощнику эти места были незнакомы. Он подошел к капитану и спросил: «Прикажете снарядить шлюпку, сэр? Наверно, там люди с какого-нибудь затонувшего судна».
Капитан невесело рассмеялся и, погрозив кулаком в сторону светящейся точки, выругался и сказал: «Ну нет, негодяи вы этакие, нынче вам не заманить к себе мою шлюпку. Правильно делаете, мерзавцы, что жжете огонь, как на опасной отмели. Но умный человек не станет разузнавать, что у вас там случилось, а прикажет поворачивать подальше от берега, от этого острова Карла. — И добавил, обращаясь к помощнику: — Обрасопить реи, держать к огню кормой».
Очерк восьмой
ОСТРОВ НОРФОЛК И ВДОВА ЧОЛА
А на одном из этих островов
Увидели сидящую в слезах
Красавицу печальную, чей зов,
К ним обращенный, чьи мольбы и страх
Уже давно витали здесь, в песках.
Очи, как полночь, черным-черны.
Шея, как полдень, белым-бела.
Губы, как утро, красным-красны.
«Я мертвеца на песке нашла.
Мертв мой милый,
И могилу
Рою, рыдая, в сухом песке.
Любой пейзаж в краю скорбей
Мне о тебе приносит весть;
Люблю и плачу по тебе,
Пока душа и слезы есть» [44].
К юго-востоку от острова Карла, далеко в стороне от всего архипелага, находится остров Норфолк; и пусть одинокий этот остров не представляет интереса для большинства мореплавателей, для меня он силой сострадания обращен в святое место, в место, освященное горчайшими человеческими муками.
Я тогда был на Энкантадас впервые. Два дня мы провели на берегу, охотясь за черепахами. Времени у нас было в обрез, мы наловили их немного, и на третий день после полудня распустили паруса. Сборы были в разгаре, якорь, уже отпустивший дно, еще раскачивался невидимо под волнами, и добрый наш корабль неспешно поворачивался, готовясь покинуть остров, как вдруг матрос, вместе со мной крутивший ворот, бросил работу и указал мне на что-то, что двигалось и трепетало на берегу, — не у самой воды, а поодаль, на склоне горы.