Энни из Зелёных Мансард
Шрифт:
Нарушительницу спокойствия она обнаружила лежащей лицом вниз на кровати, горько плачущей и совершенно не обращающей внимания, что легла на чистое покрывало прямо в грязных ботинках.
– Энни, – произнесла достаточно ласковым тоном Марилла.
Никакого ответа.
– Энни, – с чуть большей суровостью повторила она. – Встань-ка и выслушай, что я тебе скажу.
Та, соскользнув с кровати, уселась на стул рядом с ней и замерла с опухшим и мокрым от слёз лицом, упорно глядя в пол.
– Славно же ты повела себя, Энни. Неужели самой не стыдно?
–
– Но ты всё равно не должна была позволять себе такую ярость и так разговаривать с ней, Энни. Мне было за тебя стыдно. Очень стыдно. Я надеялась, ты хорошо поведёшь себя с миссис Линд, а ты меня опозорила. Не понимаю, откуда такая ярость. Только из-за того, что миссис Линд назвала тебя рыжей и некрасивой? Но ты ведь сама очень часто говоришь о себе то же самое.
– Есть разница между тем, что сам о себе говоришь и что слышишь про себя от других, – проскулила Энни. – Можно знать про себя одно, но надеяться, что остальные видят вас по-другому. Вы, наверное, теперь думаете, что у меня ужасный характер. Да, я действительно ничего не могла поделать с собой. Во мне всё поднялось, когда она это сказала, стало душить, и мне просто пришлось на неё наброситься.
– Ну должна сказать, показала ты себя во всей красе. Теперь миссис Линд может рассказывать о тебе интересные истории. И она будет рассказывать, не сомневайся. Сильно ты напортила себе, Энни, проявив себя так.
– А вы представьте, как чувствовали бы себя, если бы кто-то назвал вас в глаза тощей и безобразной, – сквозь слёзы проговорила Энни.
Эти слова пробудили в Марилле внезапное воспоминание. Она была совсем крохой, когда услышала разговор двух родственниц. Одна из них сказала о ней, обращаясь к другой: «Жаль, что она такая некрасивая». Эти слова так укололи Мариллу, что она помнила их всю жизнь и забыла, когда ей было уже за пятьдесят.
– Я не говорю, что миссис Линд поступила правильно, – чуть мягче сказала Марилла. – Рэйчел слишком прямолинейна, но это всё равно не оправдывает твоего поведения. Для тебя она незнакомая пожилая женщина, да к тому же моя гостья. Этих трёх причин вполне достаточно для того, чтобы отнестись к ней с уважением. А ты повела себя грубо, дерзко и… – Тут Марилла умолкла, осенённая идеей самого подходящего Энни и вполне справедливого наказания. – И именно потому, – продолжила она, – ты должна пойти к ней, сказать, что тебе очень стыдно за свой плохой характер, и попросить у неё прощения.
– Ни за что так не сделаю, – с мрачной решимостью отказалась девочка. – Наказывайте меня как хотите. Заприте в сырой темнице со змеями и жабами. Кормите меня только хлебом и водой. Я всё снесу и не стану жаловаться. Но я не могу просить прощения у миссис Линд.
– У нас здесь нет обычая запирать
– Тогда я останусь здесь навечно, – с тоской отозвалась Энни. – У меня никогда не получится сказать миссис Линд, что мне жаль. Как я смогу, если мне не жаль? Жаль мне на самом деле только одного – что я расстроила вас. А ей я была рада сказать это. И получила огромное удовольствие, что сказала. И не могу говорить, что мне жаль, когда мне не жаль, понимаете? Мне даже вообразить не удастся, будто мне жаль.
– Возможно, к утру твоё воображение заработает лучше, – поднялась Марилла. – Постарайся за ночь обдумать как следует своё поведение и привести в порядок мозги. Ты, кажется, уверяла, что постараешься быть очень хорошей, если мы оставим тебя в Зелёных Мансардах, но сегодня я как-то не заметила с твоей стороны такого старания.
И, оставив Энни, пронзённую этой парфянской стрелой [11] , одиноко страдать от бури в душе, Марилла, взволнованная и огорчённая, спустилась на кухню. Спроси её кто-нибудь, на девочку или на себя она сердится сильнее, вряд ли она смогла бы ответить. Но при воспоминании о потрясённом лице Рэйчел Линд губы у Мариллы начинали вздрагивать, и она едва удерживалась от предосудительного желания рассмеяться.
Глава 10. Энни извиняется
11
В английском языке выражение «парфянская стрела» означает завершающий, неотразимый аргумент в споре.
Тем вечером Марилла ничего не рассказала брату о происшествии. Но когда на следующее утро сопротивление Энни продолжилось и Мэттью не увидел её за завтраком, уйти от объяснения стало невозможно. Сестра поведала ему всю историю, стараясь при этом, чтобы он осознал, насколько ужасно вела себя девочка.
– Хорошо, что Рэйчел Линд поставили на место. Она надоедливая старая сплетница, – последовал решительный вердикт Мэттью.
– Мэттью Катберт, ты меня удивляешь. Ведь самому тебе ясно: поведение Энни было ужасным. А ты, тем не менее, становишься на её сторону. Скажи ещё, что её вообще не надо наказывать.
– Ну-у нет. Не совсем, – неуверенно протянул брат. – Полагаю, немножко наказать следует. Но не будь к ней слишком строга, Марилла. Помни: никто её не учил, что правильно. Ты… ты собираешься дать ей поесть?
– А ты когда-нибудь слышал, чтобы я принуждала кого-то к хорошему поведению голодом? – возмутилась сестра. – Питаться она будет регулярно. Сама стану относить ей еду. Но она не выйдет из своей комнаты, пока не поймёт, что должна извиниться перед миссис Рэйчел. И мы с тобой больше это не обсуждаем, Мэттью.