Эоловы арфы

Бушин Владимир Сергеевич

"Ничего себе энциклопедическая бесстрастность!" - усмехнулся Энгельс и прочитал самую последнюю фразу статьи: "Если во время царствования Карла XIV Швеция отчасти оправилась от полуторастолетия бедствий и неудач, то этим она обязана не Бернадоту, но исключительно врожденной энергии самого народа и влиянию длительного мира".

Энгельс не выдержал и хмыкнул.

– Ты что?
– встрепенулся уже засыпавший Маркс.

– О Бернадоте... Ты тут даешь великолепный образец энциклопедически-беспартийного стиля.

– Что, думаешь, это им не подойдет? Не примут?

–

Но ведь иначе ты писать не захочешь да и не станешь, даже не сможешь... Ладно. Спи. Покойной ночи.

И Энгельс задул свечу. Минуты через две, уже в темноте, он сказал:

– Между прочим, мы с тобой сейчас сами в положении Бернадота. Служа Бонапарту, он преследовал свои собственные цели. И мы делаем то же самое, служа "Американской энциклопедии" и Дана.

– Пожалуй, - сонно отозвался Маркс.

– Бонапарт чуял, что у Бернадота есть свой план, и вел себя по отношению к нему, как ко всем, у кого подозревал собственные цели, весьма гнусно. Этот урок истории нам надо учесть.

– Ну, Дана не Бонапарт, - зевнул Маркс, - хотя и не лишен проницательности.

– И все же... Ну, спать, спать...

Утром после завтрака они сидели на палубе под тентом. И в воздухе, и на море было тихо. Часа через полтора-два справа должен показаться английский остров Олдерни, а слева - берега Франции.

На коленях у Маркса лежали три толстые зеленые тетради.

– Здесь, - сказал он, передавая их Энгельсу, - я регистрирую все факты и события, связанные с кризисом. Вот английская тетрадь, вот немецкая, вот французская... Сведения, которые я получаю из твоих писем, тоже здесь. Полистай эти записи - и ты увидишь, что дело приняло такие размеры, как никогда раньше. Это первый в истории мировой кризис. И я не думаю, чтобы мы с тобой долго оставались зрителями.

Энгельс слегка подбросил в руке увесистые тетради:

– Ты много сейчас сидишь над своими экономическими исследованиями?

– Я работаю над их подытоживанием как бешеный, - Маркс стиснул кулаки и потряс ими у груди, - ночи напролет. Мы должны до потопа иметь ясность по крайней мере в основных вопросах.

Мимо собеседников, то сгущаясь, то становясь реже, неслышно катился людской поток: богатые, респектабельные люди, владельцы заводов и фабрик, финансисты, землевладельцы. Утомленные своими заботами, издерганные страхом перед призраком кризиса, они ехали на Джерси, свой любимый курорт, чтобы отдохнуть и привести в порядок расшалившиеся нервы.

– А еще, Фридрих, хорошо бы нам с тобой вместе на основе вот этих тетрадей написать к весне брошюру, чтобы напомнить всей этой публике, Маркс брезгливо дернул в сторону толпы бородой, - и их немецким собратьям тоже, что мы все еще тут и все те же самые.

Энгельс посмотрел на толпу и с усмешкой сказал:

– Может быть, на этом ковчеге они уже бегут от потопа?

Маркс ничего не ответил, он лишь поднял глаза на дефилирующую толпу, долго-долго всматривался в нее и лишь потом презрительно произнес:

– Odi profanum vulgus et arceo.

Энгельс знал: это Гораций. "Противна чернь мне, чуждая тайн моих..." Ему тоже пришло на ум одно латинское выражение: "dies irae" - "судный день". И

он сказал:

– Да, на сей раз это будет dies irae. И никакой ковчег тут не спасет. Вся европейская промышленность в полном упадке, все рынки переполнены, все имущие классы втянуты...

Маркс опять вгляделся в толпу. Его внимание привлек сутулый широкоплечий детина с длинными, болтающимися вдоль тела руками, с пальцами, унизанными драгоценными перстнями.

– Каков орангутанг!
– толкнул он локтем друга.
– Наверняка один из сильных мира сего. Ну что он сможет сказать в свое оправдание, если завтра действительно придет судный день и если с него спросят хотя бы только за нынешние дела его в мире?

– Хотя бы только за кровь, что льется сейчас в Индии, в Китае, в Персии, - сказал Энгельс.

Вдруг, не сговариваясь, они встали и пошли, но не налево, вместе с людским потоком, а направо - навстречу потоку. В толпе произошло недоуменное движение. Одни от неожиданности на несколько мгновений стали на месте; другие прижались к борту; кто-то возмущенно проговорил: "Господа! Куда вы? Надо же как все..." Кто-то засмеялся: "Да никак, пьяные!.." А они не спеша и спокойно шли, взрезая встречный поток. За их спиной шушукались, возмущались, покрикивали. А они молчали. Так они прошли почти половину палубы, до самого носа корабля. Тут Маркс опять повторил:

– Odi profanum vulgus et arceo.

Впереди показался остров Джерси.

Найти в Сент-Хельере площадь Эдварда не составило никакого труда, ибо это была единственная площадь крошечной столицы острова. А вот и дом под номером три. Ничего, вполне сойдет... Энгельс энергично постучал в дверь. Послышались неторопливые шаги, и дверь открылась. На пороге стояла толстая пожилая женщина с добрыми внимательными глазами.

– Что вам угодно, господа?
– спросила она по-французски.

На Джерси очень многие, даже, пожалуй, большинство, говорили на французском. Это радовало Маркса, так как его разговорный английский язык был еще таков, что он за него порой стеснялся.

– Я купец из Манчестера, - сказал Энгельс.
– Мне рекомендовали вас как хозяйку гостеприимного дома...

– Вы хотите у меня пожить?
– сразу оживилась женщина.
– Проходите, господа, проходите. Вас двое?

– Я приехал приблизительно на месяц, - ответил Энгельс.
– А мой друг, к сожалению, пробудет здесь лишь дня три-четыре. Эти дни мы, конечно, проживем вместе и никаких дополнительных хлопот вам не причиним.

– Ах, какие там хлопоты, сударь, я очень рада. Посмотрите, что я вам могу предложить.

Она провела гостей внутрь и показала три небольшие, но очень уютные, светлые и чистые комнаты.

– Здесь, я думаю, у вас будет гостиная, - тараторила хозяйка, отворяя дверь в первую комнату.
– Ведь вы приехали для того, чтобы отдохнуть, не так ли?

– Да, и немного поработать за письменным столом.

– О, лучшего уголка для этого вы не сыскали бы во всей Британской империи. Остров Джерси - это сто семнадцать квадратных километров земного рая. Какие тут поля, луга! А малины в лесу - пропасть... О пляже Кавель вы, конечно, слышали?