Эоловы арфы

Бушин Владимир Сергеевич

– С Талейраном!
– едва ли не возмущенно воскликнул Шрамм.
– Так ведь он прожил чуть не девяносто лет, а мне еще только будет тридцать шесть... И вот после всего этого, господа, - он встал, опираясь одной рукой о спинку кресла, а другой сжимая бокал, - после того, как меня не разнесли ошалевшие лошади, не подняли на штыки датчане, не застрелил Виллих, не сгноили тюрьмы, после прижизненных некрологов - после всего этого мне бояться чахотки, или, как ныне стали говорить, туберкулеза?..

Шрамм, видимо, почувствовал себя хуже и лег в постель.

Некоторое время все молчали. Потом уже совсем спокойным и словно усталым голосом он спросил:

– Скажите, друзья, а вы все еще сердитесь на меня за ту антверпенскую дуэль?

– Ведь ты знаешь, - ответил Маркс, - что Виллих и Техов печатно обвинили нас с Фридрихом в том, будто мы натравливали тебя на Виллиха и сознательно вызвали вашу ссору, будто у нас была коварная и жестокая мысль - посредством этой дуэли устранить своего политического противника, то есть его, Августа Виллиха. А Карл Фогт, как я слышал, повторяет и распространяет эти вымыслы и ныне.

– Какой вздор!
– Шрамм ударил кулаком по одеялу.
– Жаль, что погиб мой секундант Мисковский. Он рассказал бы... Когда мы с ним явились на место поединка, Виллих и его секунданты уже выбрали площадку и отмеряли расстояние. Виллих первый занял исходную позицию. Когда я пошел на свое место, Мисковский остановил меня и сказал: "Смотри, твой противник стоит в тени, а ты будешь на прекрасно освещенном месте. У него гораздо лучше позиция, чем у тебя". Я в ответ только махнул рукой и сказал: "Пусть будет так!.." Энгельс, дай мне еще хереса, я выпью за погибель этих негодяев.

– Нет, хватит.

– А как мы сделали свои выстрелы!
– Шрамм не обиделся на отказ и вроде бы тотчас забыл о хересе.
– Когда его секундант Техов подал команду "Сходитесь!", я, не целясь, выстрелил просто в сторону Виллиха и, конечно, не мог в него попасть. А он медленно подошел к самому барьеру, тщательно прицелился и бабахнул в мою разнесчастную голову. Вот, до сих пор метка, он провел пальцами по длинному шраму с левой стороны широкого лба.
– Если бы на один сантиметр поточнее - и все, и о Конраде Шрамме появился бы лишь один-единственный некролог, а "Кёльнская газета" и "Новое время" остались бы без работы...

– Видишь ли, дело не только в бессмысленной опасности, которой ты подвергал свою жизнь, - сказал Маркс, - или в клевете на нас с Фридрихом. Дуэль сама по себе - пережиток пройденной ступени культуры.

– Мавр!
– укоризненно воскликнул Шрамм.
– Ты что же, принципиальный противник всякой дуэли? Но ведь и сам дрался, и Фридрих, и ваш лучший друг Вольф...

– Лупус?
– перебил Энгельс.
– Нет, Лупус не дрался. Он лишь вызвал однажды на дуэль Карла Фогта, когда тот произнес во франкфуртском Национальном собрании - они оба были его депутатами - клеветническую речь против только что закрытой "Новой Рейнской газеты". Но до дуэли дело не дошло. Фогт отказался стреляться, его шкура слишком-де драгоценна отечеству, чтобы подвергать ее такому риску.

– Но все-таки он вызвал!
– Шрамм ткнул пальцем воздух перед

собой. И дуэль не состоялась не по его вине...

Маркс видел, что Шрамм ждет от него ответа, который до конца разъяснил бы дело.

– Я ставлю дуэль, - сказал он, - всецело в зависимость от ситуации в том смысле, что к ней можно прибегнуть в виде исключения при крайних обстоятельствах. В случае с Виллихом обстоятельства были вовсе не таковы.

– Но он же наглец!

– И все же дуэль тут была совершенно неуместной. Два члена Центрального комитета Союза коммунистов едут из Лондона в Антверпен с единственной целью - продырявить друг друга... Времена слишком серьезные, чтобы заниматься подобными вещами.

– Ну а если бы тебя вызвали на дуэль?

– Скорей всего, я бы в ответ только посмеялся.

– Но все стали бы говорить, что ты трус!

– Плевать мне на это. Я люблю повторять слова Данте: "Иди своей дорогой, и пусть люди говорят все, что им угодно".

– И ты поступил бы так же?
– Шрамм повернулся к Энгельсу.

– Конечно, - пожал плечами тот.
– Если, разумеется, не будет каких-то особых, исключительных обстоятельств, о которых говорил Мавр.

– Но что вам дает такую спокойную уверенность?

– Что?
– Маркс взглянул на Энгельса и продолжал далее как бы от лица обоих: - Дуэль не нами придумана, мы заимствуем ее у привилегированного класса. Требование разных господ, чтобы столкновения с ними разрешались непременно путем дуэли, как принадлежащей им привилегии, необходимо беспощадно высмеивать. Признавать такое требование было бы прямо контрреволюционным. Наша партия, конечно, не может его признавать.

– Я восхищаюсь тобой, Мавр!
– Шрамм протянул руку к Марксу.
– Даже к дуэли ты умеешь подойти с точки зрения революции и партии.

– Потому он и Маркс, - сказал Фридрих.

Все засмеялись.

Вдруг снова послышались шаги хозяйки, стук в дверь и возглас: "К вам!"

– О, это Гарни!
– обрадовался Шрамм.

– Господин Гип-гип-ура!
– усмехнулся Маркс.

– Теперь его так звать было бы несправедливо. Оп уже не произносит возвышенных революционных речей, не восторгается Маратом, не говорит, что рабочий класс Англии может в три дня добиться власти. Он остался политиком, но совсем другим. Вот вы увидите. Он навещает меня ежедневно, а иногда и по два раза на день.

– Гарни, конечно, довольпо общительный малый, - с легкой усмешкой сказал Маркс, - но я бы не смог toujours perdrix*.

_______________

* Всегда куропатку, то есть всегда одно и то же (франц.).

– У меня есть особые причины относиться к Гарни с теплотой, опасливо поглядывая на дверь, сказал Шрамм.
– Ведь может статься, что именно он будет автором последнего и достоверного некролога обо мне и именно в его газете "Независимый Джерси" этот некролог появится... Он создал здесь год назад могущественнейшую Лигу реформы, которая ведет борьбу с местными тиранами. Можно сказать, он здесь король оппозиции...