Эоловы арфы
Шрифт:
Марксу все время хотелось перейти опять на немецкий, и потому, что он ощущал неловкость перед женой Шаппера и его сыном, разговаривая на языке, которого они не знали, и потому, что надеялся этим помешать больному говорить о смерти. И он наконец сказал по-немецки:
– Я уверен, что худую весть о тебе не принесет нам ни первое мая, ни десятое июня, ни двадцатое августа, ни тридцать первое декабря.
Шаппер понял, почему Маркс перешел на немецкий. Он горько улыбнулся, помолчал, а потом с промелькнувшей в голосе усмешкой
– Ты слышал, что твой старый приятель Руге снова уверовал в бессмертие души и объявил бессмертие непреложной истиной?
– Да, я читал, - выжидающе ответил Маркс.
– Вот мне и хотелось прибыть туда, - длинным исхудавшим пальцем Шаппер указал вверх, - именно в воскресенье, когда все свободны, чтобы побольше бессмертных душ меня встречало. Ты же знаешь, я всю жизнь любил многолюдство - собрания, митинги, празднества...
– Карл!
– воскликнула жена.
– Как ты можешь так шутить!
– И передай всем нашим, - словно не расслышав возгласа жены, продолжал по-немецки больной, - что, как только душа Руге прибудет туда, душа Шаппера при первой же встрече набьет ей морду.
Маркс не мог сдержать улыбки, а жена снова взмолилась:
– Карл!
– Что - Карл?
– обернулся к ней Шаппер.
– Спроси-ка у Маркса, заслужила душа Руге, чтобы набить ей морду, или нет?
– Заслужила, - охотно подтвердил Маркс.
– И притом очень давно. Заслужила хотя бы уже за одну фразу о том, что люди, подобные нам с Карлом, - бедные, ограниченные существа, которые хотят, но не могут разбогатеть и лишь поэтому верят в коммунизм и надеются на него.
– А сколько исполнится первого мая Шепни?
– спросила женщина, чтобы увести разговор в сторону. Оказывается, она поняла слова Маркса, сказанные по-французски.
– Кажется, двадцать пять?
– Нет, уже двадцать шесть, - ответил Маркс.
Шаппер снова закрыл глаза. Маркс, понимая, что ему трудно говорить, не нарушал молчания. Вдруг больной стремительно распахнул ресницы. Его глаза сияли каким-то новым, ярким блеском.
– Старик, а ты помнишь таверну "У ангела"?
– горячим шепотом произнес он.
– Таверну "У ангела"?
– удивился Маркс.
– Где это?
– Где!
– досадливо воскликнул Шаппер.
– На Уэббер-стрит, конечно, здесь, в Лондоне. Неужели не помнишь? Девятнадцатого или двадцатого августа сорок пятого года... Ведь то была наша первая или вторая встреча... Если не помнишь эту встречу и меня, то, может быть, помнишь хозяйку таверны? Она действительно была прелестна, как ангел. Фридрих не мог оторвать от нее взгляда, а ты все подсмеивался: Ангельс влюбился в ангела!
Маркс теперь вспомнил. Да, это было в августе сорок пятого. Тогда он впервые полтора месяца гостил в Англии. Приехал вместе с Энгельсом из Брюсселя. Фридрих уже неплохо знал страну, он показал в те дни своему другу Лондон, потом повез его
– Да, ты подсмеивался над ним: Ангельс влюбился в ангела!
– повторил Шаппер, и Маркс видел, как приятны ему эти воспоминания.
– Но никто, конечно, не осуждал Фреда: во-первых, он был, кажется, самым молодым среди нас, а во-вторых, свои обязанности на этой встрече он исполнил великолепно.
Конечно, подумал Маркс, во многом благодаря усилиям Энгельса тогда пришли к решению создать общество "Братские демократы". Это было одно из первых обществ интернационального характера, и, несмотря на некоторые ошибки, оно сыграло полезную для своего времени роль.
– Энгельсу известно о моем положении?
– внезапно изменившимся голосом спросил Шаппер.
– Да, он знает, что ты болен, я писал ему, - ответил Маркс.
– Он просил передать тебе привет.
– Неужели он не может приехать проститься со мной?
– тем же голосом произнес Шаппер.
– Видишь ли, - Маркс положил руку на горячую руку Шаппера, - если бы твое положение было действительно таким отчаянным, как ты его рисуешь, то Фридрих, конечно, немедленно приехал бы из Манчестера, но он очень обстоятельно советовался о твоей болезни с Гумпертом, и они пришли к выводу, что положение совсем не так опасно.
– Правда?
– оживился Шаппер.
– Правда, - солгал Маркс.
Больной задумался.
Энгельс не ехал совсем не потому, что считал Шаппера вне опасности. Наоборот, он был уверен, что уже опоздал. Сегодня утром пришло письмо, в котором он пишет: "Повидать Шаппера я действительно охотно приехал бы и сделал бы это еще и теперь, если бы твое письмо не заставило меня предположить, что он уже умер. В Шаппере всегда было что-то истинно революционное, и, раз уже суждено бедняге погибнуть, меня, по крайней мере, радует, что он до последней минуты так достойно себя ведет".
– Эльза, - обратился Шаппер к жене, - оставьте нас одних.
– Хорошо, - покорно ответила жена, - но только ненадолго. Тебе нельзя много говорить.
Она поднялась с дивана и вместе с сыном вышла из комнаты.
– Я попросил их выйти, потому что опять буду говорить о смерти, сказал Шаппер.
– Энгельс со своим ученым Гумпертом ошибаются. Я действительно, Карл, умру в ближайшие дни. Я уже написал завещание. Ты понимаешь, что для меня было несложным делом распорядиться своим движимым и недвижимым - оно почти все в этой комнате, перед тобой.