Эоловы арфы
Шрифт:
— Не хочешь военную должность, займи гражданскую, Что ты скажешь по поводу должности заместителя министра внутренних дел?
— И та и другая должности очень заманчивы, и, поверь, я охотно принял бы их, если бы восстание носило пролетарский характер. Но у меня, Карл, есть опыт Эльберфельда. Я там взял на себя как раз артиллерию и фортификационные работы. Чем это кончилось, ты знаешь. Меня предали и изгнали!
— Но там с тобой рядом не было Д'Эстера…
— Был Мирбах. А он тоже имел немалое влияние, хотя, честно скажу, твое влияние здесь больше и
— Ну вот!
— И все-таки я не соглашусь. Здешние хёхстеры, если им потребуется, и тебя предадут так же легко, как там предали меня. Нет, я не приму никакую должность — ни военную, ни гражданскую. Это и меня убережет от повторения того, что однажды уже было пережито, и руководителей восстания — от распрей. Я предпочитаю находиться на положении политического эмигранта, изгнанного из Пруссии.
— И до каких же пор?
— Если пруссаки действительно вторгнутся в Пфальц, если начнутся боевые действия, тогда я тотчас возьмусь за оружие, тогда меня никому не придется просить. Я хочу, я должен приобрести хоть какой-то военный опыт и не упущу удобный случай, если он представится.
Д'Эстер помолчал, явно огорченный решительностью отказа.
— Пойми, Карл, иначе я не могу, — нарушил молчание Энгельс.
— Видишь ли, — Д'Эстер озадаченно развел руками, — ты слишком приметная фигура, и все обратят внимание на твое неучастие в деле, оно покажется странным.
— Ты меня не совсем понял. Я не говорил о полном неучастии. Я буду принимать участие, и, может быть, довольно активное, но я не хочу занимать официальных должностей. Охотников до них здесь сейчас хватает. Я не хочу ничем связывать себя, как связал в Эльберфельде, ибо это восстание, как ты понимаешь, не наше, не пролетарское восстание…
— Но нужно, теперь же нужно хоть какое-нибудь доказательство твоей доброй воли. Напиши, например, статью, цикл статей для нашей правительственной газеты.
— Это я подумаю.
— Нет, я тебя очень прошу, очень.
Д'Эстер так настойчиво уговаривал, что Энгельс не только согласился, но и сразу после его ухода сел писать. Статья получилась решительной, страстной. Намеренно идеализируя положение, желая внушить читателям жажду борьбы, Энгельс изобразил Баден и Пфальц энергичными, сплоченными легионами, готовыми сражаться "на стороне свободы против рабства, на стороне революции против контрреволюции, на стороне народа против государей, на стороне революционной Франции, Венгрии и Германии против абсолютистской России, Австрии, Пруссии и Баварии".
Статья появилась в правительственной газете "Вестник города и деревни" на другой день, третьего июня, и вызвала множество толков. У большинства руководителей восстания и членов правительства она породила двойственное чувство: с одной стороны, им, конечно, было лестно увидеть себя столь могучими врагами контрреволюции; с другой — это их путало, ибо на самом деле они были совершенно неспособны на героические акции, готовностью к которым их наделял Энгельс. Из этих двух чувств страх оказался гораздо сильнее.
Энгельс сразу написал вторую статью, еще более решительную и горячую. Принес ее в редакцию и попросил главного редактора прочитать тут же, в его присутствии. Тот долго отнекивался, ссылаясь на занятость, но автор был настойчив. Читал редактор медленно, вдумчиво, то и дело возвращаясь к уже прочитанному тексту. Наконец он чуть отодвинул статью и поднял глаза на Энгельса.
— Статья написана прекрасно! — сладким голосом провозгласил редактор, и Энгельс сразу понял, что он не хочет ее печатать. — Ваш слог, которым восхищается вся Германия, здесь проявился во всей своей силе.
— Ну так напечатайте ее хотя бы как образец стиля, — усмехнулся Энгельс.
— Да, но… как бы это выразиться? Статья получилась слишком возбуждающей. Тут надо кое-что поправить, убрать, смягчить.
— Я ничего делать не буду.
— О, я могу взять эту работу на себя!
— Ни в коем случае. В моей статье все должно быть моим до последней точки. Верните мне статью.
— Но, господин Энгельс… Дело не безнадежно!
Энгельс протянул руку, взял статью, поднялся и вышел.
Через два часа к нему прибежал Д'Эстер, которому сообщили о конфликте в редакции.
— Что случилось? — бросил он с порога.
— То самое, о чем я тебе говорил, — почти равнодушно ответил Энгельс. — Они уже испугались меня и не чают, как отделаться.
Д'Эстер взял со стола статью и быстро пробежал ее, неуверенно сказал:
— Но, может быть, все-таки ты кое-что поправил бы?
— Так и быть, поправлю! — Энгельс взял статью и медленно стал рвать ее на мелкие части.
— Ну, как хочешь, — вздохнул Д'Эстер.
Энгельс собрал клочки бумаги, положил их в пепельницу и поджег.
— Ты знаешь, кого я тут сегодня встретил? — вдруг весело сказал он. Иосифа Молля! Ведь это мой старый друг. Он только что прибыл и уже отправляется завтра в Пруссию с очень важным поручением. Он хочет привезти оттуда канониров для вашей армии.
— Опасная затея. Кто это ему поручил? Начальник генерального штаба?
— Да, он — Техов. Конечно, очень рискованно, но надо! Капониров у нас особенно не хватает.
Энгельс вытряхнул пепел в окно, поставил пепельницу и вдруг заговорил взволнованно и быстро:
— Я так устал от ваших хитроумных борцов с их безмятежной манерой делать революцию, мне так осточертели их двусмысленности и уловки, что меня неодолимо потянуло к старому верному товарищу. Мне просто необходимо побыть в обществе этого смелого, цельного и решительного человека. Иначе, ей-богу, я и сам покроюсь тут плесенью. Я поеду с ним…
— В Пруссию?
— Нет, я только провожу его до Кирхгеймболандена.
— Но это же на самой границе с Гессен-Дармштадтом! Это опасно. В любой час туда могут нагрянуть войска генерала Пёйкера и схватить вас. Мало тебе того, что почти в тех краях ты уже был только что арестован!