Эоловы арфы
Шрифт:
— Ну и как держится Шнайде?
— С очень большим достоинством! — Д'Эстер поднял указательный палец выше головы. — Первым делом он обзавелся гусарской венгеркой с трехцветными галунами…
— Чтобы представить себя пфальцским Кошутом, — кивнул головой Энгельс. — Но он хотя бы то взял во внимание, что Кошуту всего сорок семь лет — вот в наше время возраст зрелого полководца!
— А еще он уже издал множество приказов по войскам, — продолжал Д'Эстер. — Большая часть их касается военной формы, знаков отличия для офицеров и тому подобных вещей.
— Кроме того, — вставил
— Да, — подтвердил Д'Эстер, — но с такими призывами обращались уже много раз, и все безуспешно… Что в его приказах есть ценного и дельного, так это повторение кое-каких толковых приказов и предложений, которые уже исходили от серьезных офицеров раньше, но до сих пор не осуществлены.
— Может быть, для их осуществления не хватало как раз генеральского авторитета? Может быть, теперь стрелки и кавалеристы толпами повалят под знамя Шнайде?
— Посмотрим, — сдержанно проговорил Д'Эстер. — Но как бы то ни было, а я надеюсь, что недостатки Шнайде будут перекрываться достоинствами Мерославского.
— Мерославского? — переспросил Энгельс — Людвика?
— Его самого. Разве ты еще не знаешь, что он окончательно утвержден главнокомандующим над всеми войсками Пфальца и Бадена?
— Откуда же мне знать?! Это добрая весть. Ведь раньше были одни слухи.
— Вот уж он-то удовлетворяет вполне вашему возрастному цензу, сказал Шмитт.
— Да, ему никак не больше тридцати пяти, — согласился Энгельс. — Но дело же не только в этом. У него все же есть кое-какой опыт.
Между тем ужин что-то запаздывал. Потеряв наконец терпение, Энгельс встал из-за стола:
— Господа, пойду узнаю, в чем дело. Я умираю от голода.
Он вышел из кабинета и вернулся минут через десять довольный и сияющий:
— Все в порядке! Расстегните пуговки на животе, друзья!
Действительно, лакей с обильно уставленным яствами подносом не замедлил явиться. Когда, переставив все на стол, налив в бокалы вино, он удалился, Энгельс вдруг недоуменно пожал плечами:
— Может быть, я, конечно, ошибаюсь и моя интуиция меня обманывает, но мне все-таки кажется, что в соседнем кабинете находится не кто иной, как его превосходительство генерал Шнайде.
— С чего ты взял? — Д'Эстер уже поднимал бокал с вином и остановился.
— Я шел сейчас мимо, дверь была приоткрыта, я нечаянно взглянул, вижу — сидит наедине с дамой хорошенький толстячок, в гусарской венгерке, эдакий бонвиван, боящийся упустить свои последние возможности… Мне почему-то показалось, что это именно господин главнокомандующий. Уж очень все было похоже на то, что ты рассказывал…
— Не может быть! — Д'Эстер поставил бокал. — Неужели он находит возможным… Пойду взгляну! — Он вернулся очень скоро со смешанным выражением веселости и негодования на лице. — Представь себе, ты прав! И даже не обеспокоен, чтобы плотно прикрыть дверь!
— А, черт с ним! — махнул рукой Энгельс и засмеялся. — Выпьем же наконец! Не каждый день мне удается ужинать в обществе министров!
— И мы не каждый день ужинаем с человеком только что из тюрьмы, отвечал Д'Эстер.
— И
Он чувствовал себя в ударе. Его рассуждения были интересны, замечания — метки, шутки — веселы; и пил он и ел с истинным удовольствием. Д'Эстер и Шмитт откровенно любовались им.
Когда ужин подходил к концу, в дверь раздался нервный стук.
— Прошу! — крикнул Энгельс, готовый принять сейчас, кажется, хоть самого черта.
Вошел молодой человек. Это был адъютант Д'Эстера, которому он, еще уходя из тюрьмы, сказал, где будет. Молодой человек был взволнован, его голос прерывался:
— Меня срочно послали за вами… Несколько часов назад прусские войска перешли нашу границу… Они движутся на Хомбург… По неподтвержденным сведениям, город взят…
Все поднялись.
— Ах, канальи! — покачал головой Энгельс. — Какой ужин испортили!
Позвав лакея и быстро рассчитавшись, все вышли из кабинета. Когда проходили мимо кабинета Шнайде, Энгельс толчком распахнул дверь. Шнайде проворно отшатнулся от тарелки и уставился на Энгельса выпученными в бешенстве глазами.
— Ваше превосходительство! — торжественно возгласил Энгельс. Застегните пуговку. Война!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На другой день, 13 июня, Энгельс выехал поездом в Нёйштадт. Там он рассчитывал узнать, где находится теперь главная квартира отряда Виллиха. Энгельс хорошо знал общее положение дел и видел, что отряд Виллиха был едва ли не единственной по-настоящему боеспособной силой. И уж если принимать участие в этой войне, думал он сейчас еще более уверенно, чем раньше, то только в его рядах.
Отряд насчитывал всего несколько сот бойцов, но Виллиху удавалось вот уже много недель держать в осаде обе самые крупные крепости Пфальца Ландау и Гермерсгейм, — насчитывавшие вместе в своих гарнизонах более четырех тысяч баварских солдат. Оба гарнизона предпринимали неоднократные вылазки, но всякий раз бывали отбиты, несмотря на свои превосходящие силы. В значительной степени это удавалось благодаря тому, что Виллих умело расположил свой отряд на всем расстоянии между крепостями в пятнадцать восемнадцать километров и мог быстро сосредоточить силы против той или другой крепости при первых известиях о подозрительном движении за их стенами. Большую помощь оказывало отряду организованное Виллихом в близлежащих деревнях гражданское ополчение, которое несло сторожевую службу на дорогах, ведущих к крепостям, и в других важных пунктах.
Особенно успешной оказалась блокада крепости Ландау. "Люди Виллиха запрудили реку Квейх, на которой стоит крепость, таким образом, что одновременно и затопили все ее подвалы и резко сократили поступление хорошей питьевой воды. По ночам разведчики беспокоили гарнизон своими дерзкими рейдами, достигавшими порой даже крепостных рвов. Баварцы вынуждены были палить по двум-трем разведчикам из двадцатичетырехфунтовых орудий: такой огонь был сколь устрашающе-мощным, столь и отрадно-безвредным.