Епитимья

Рид Рик Р.

Когда в ее глазах отпечаталась картина увиденного, а сознание восприняло это, из ее распухших суставов мгновенно улетучилась боль. Она просто перестала ее чувствовать.

Неужели такое может быть в действительности?..

Куда девался воздух? Он пытался вздохнуть, но воздух, казалось, в грудь не проходит.

Ричард Гребб перекатился на полу, приняв другое положение. Он поднял ослабевшие руки и дотронулся ими до шеи. Было очень больно, шея распухла так, что перекрыла трахею.

Что он слышал перед

этим? Неужели выстрелы? Или это лишь эпизод сна, забытья, в которое он уплывал, то теряя сознание, то пробуждаясь?

Свет и тьма. Казалось, это единственное, что он вспоминает... Как долго он находится здесь? Он не мог этого сказать. Взгляд его блуждал по пыльному дощатому полу с белым плинтусом, по кучкам мусора, разбросанным вокруг.

Неужто Дуайт Моррис и впрямь пытался его задушить?

Ричарду хотелось стряхнуть с себя ощущение нереальности, накатившее на него. А еще больше ему хотелось избавиться от пульсирующей боли в горле, от спазма и удушья, от всего, что мешает дышать, впуская в легкие лишь тонкую струйку воздуха.

Где взять силы и энергию, чтобы подняться с пола и выяснить до конца, что происходит здесь, из-за чего началась стрельба, если ему она не почудилась.

Но пока крупицы его воли уходили на то, чтобы вдыхать и выдыхать воздух, глотая слюну, которая собиралась во рту, и противиться боли.

«Ты провалил к чертовой матери все это проклятое дело!» . На тете была клетчатая черно-зеленая фланелевая рубашка и мешковатые джинсы, закатанные так, что из-под них выглядывали белые спортивные носки.

Ее черты были искажены яростью. Он попятился.

«Мне следовало знать, что я не могу доверить тебе ничего серьезного».

Пот стекал по шее Дуайта, на спину со складками жира. А он все отступал, мотая головой.

— Что бы там ни было, я смогу это сделать. Если ты оставишь меня в покое.

Тетка насмешливо фыркнула: «Посмотрим. Поглядим».

Дуайт пятился все дальше и дальше, пока его пятки не коснулись первого ящика.

Он споткнулся и чуть не упал.

Почему она так язвительна? Ведь он собрал в ящиках всех этих тварей, и все было подготовлено к их транспортировке к конечному пункту назначения — с помощью очистительного огня.

Не обращая внимания на тетку, он поднял крышку ближайшего ящика. В руках у него оказался ворох тряпья и газет. Он швырнул их в ящик. На мгновение его глаза встретились с глазами его ангела — Крошки Ти.

Свет был настолько ярким, что глазам стало больно. Но Крошка Ти сделал усилие, чтобы приспособиться: сосредоточившись, он заставил свои зрачки сузиться, и адаптировался к слепящему желтому свету.

Он отчаянно пытался закричать, но из-под клейкой ленты, закрывавшей рот, раздавалось только «ммм» и «ва...ммм».

— Ради всего святого, что это? — спросил Дуайт. Он склонился к Крошке Ти и сорвал ленту с его губ.

От резкой боли мальчик глубоко втянул в себя воздух.

— Ты

бы помолчал, — сказал Дуайт.

— Эй, мистер, — ухитрился улыбнуться тот, хотя ему казалось, что губы его вот-вот лопнут, растянутые в улыбке. — Вы не причините мне боли, ведь нет? — Он знал, что обладает чем-то, что находило отклик у этого типа, вызывало у него потребность любить его, ласкать и защищать.

Это ему вообще-то удавалось и с другими с тех пор, как он сбежал из дома.

Должно это подействовать и теперь.

Ведь есть же в этом типе что-то человеческое, он, кажется, готов был ему покровительствовать. Разве нет? И он отпустит Крошку Ти, если даже собирается причинить вред остальным.

Крошка Ти чувствовал, что должен выжить, должен как-то выбраться отсюда.

Но пока что он лежал связанный и смотрел снизу вверх — на человека, который мог его помиловать. Но Дуайт смотрел сквозь него, продолжая разбрасывать тряпье и обрывки газет по его распростертому телу. И улыбка Крошки Ти потускнела. Потом он почувствовал, что на него плеснули холодной жидкостью — бензин. Крошка Ти закрыл глаза, стараясь не вдыхать его пары и не думать о том, что надвигается.

Он не мог даже вскрикнуть; если он откроет рот, туда попадет бензин.

— Двое уже в порядке, — сказал Дуайт. — Остаются еще четверо.

Он вытер о штаны руки, испачканные бензином.

Элис закрыла рот и пустилась через дорогу к дому. Глаза ее были безумными. Она даже не потрудилась, прежде чем броситься через улицу, посмотреть, не идут ли машины.

Из ее нутра рвался крик, но Элис не давала ему воли: закричи она — и остановиться уже не сможет.

Ей нужно попасть домой. Добраться до телефона. Господи, а не кошмарный ли все это сон?

Пожалуйста, дайте мне проснуться.

Элис бросилась к двери, пытаясь нащупать ключи в кармане пальто.

Открыв ящик Уор Зона, черного мальчика, Дуайт отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть его. Мальчик не произносил ни звука с того самого часа, как перестал молотить пятками в стенку ящика. Дуайту даже не было нужды заклеивать ему рот.

Он стал очень спокойным, жизнь, казалось, ушла из него. Дуайт приподнял ногу мальчика и посмотрел на его ступню. Она была ободрана: темная кожа отстала, обнажив розовую плоть с запекшейся на ней кровью, из-под которой сочился гной.

— Красочное зрелище, — прошептал Дуайт и отпустил ногу. Она упала в ящик, как неживая, с глухим стуком.

— Ты ведь не возражаешь, правда? — сказал Дуайт мальчику, раскладывая тряпье и бумагу поверх его неподвижного тела. — Пресвятая Дева Мария, — начал Дуайт, — полная благодати, Господь с тобой. Благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего.

Уор Зон почувствовал, что на его теле трепещет что-то теплое. Сейчас ведь зима, и нет ничего приятнее вот этого: мама накрывает сверху чем-то теплым, чтобы тебе стало покойнее и уютнее.