Эпизоды и происшествия (в XIX, XX, XXI веках)
Шрифт:
Отец и его старшая сестра Фрида в эти годы Гражданской войны потеряли друг друга. Вот как это было. Отец ведь во время Гражданской войны был в кавалерийском отряде, письма туда не приходят, да и отослать письма оттуда было (какая уж там почта!) невозможно. Поэтому брат и сестра ничего друг о друге не знали.
Фрида, гимназистка
В эти лихие годы один латыш по фамилии Кристул, будучи проездом в Очакове, увидел Фриду, влюбился, расписался с нею и повез с собой в Латвию. О брате не было вестей, она считала его погибшим, о младшей сестре Марисе было только одно и известно, что, будучи сиротой и проживая у своей родной тетки Насти, Марися скончалась от тифа. Ничто теперь не держало Фриду
Отец, как я уже написала, вернулся с Гражданской войны сначала в Очаков, а потом приехал в Москву. В Москве он нашел товарищей по Конармии, своих земляков. Вот сидят они как-то вечером в столовой, и один из них спрашивает: «А Фриду ты уже видел?»
Этот вопрос был как гром среди ясного неба, ведь отец и не надеялся разыскать свою сестру, он ничего о ней не знал, не знал даже, жива ли она. А она, оказывается, живет здесь, в Москве! Он получил адрес и немедленно, ночью, пешком (транспорт уже не работал) отправился к сестре. Он шел от Даниловской заставы, подошел к Разгуляю. Только в пять утра добрался до адреса Новая Басманная, дом 31, кв. 5. На двери этой коммунальной квартиры висел, как и у всех, список фамилий жильцов. Было даже обозначено количество звонков к каждому из них. К Фриде указывалось звонить так: один длинный звонок и два коротких. Он нажал на кнопку. Она открыла дверь и едва не лишилась чувств. С тех пор они не расставались, а Фрида всегда помогала нам, его семье, помогала самозабвенно. Мама считала ее своей доброй свекровью, и они крепко дружили.
Ее личная жизнь не складывалась, хотя она была доброго нрава и очень приятной, яркой наружности. Детей у нее не было, и она считала нас, детей брата, своими собственными. Она особенно любила мою старшую сестру Лену.
А личная ее жизнь не складывалась, по-моему, из-за аномальной доброты нашей Фриды.
Сестра Лена с сыном Димой
Так, в Москве ее гражданским мужем стал некто Туловский. Она немедленно предложила ему уйти с работы и поступить учиться в Промышленную академию, сама при этом зарабатывала на двоих. В этой Промышленной академии ковали новые «красные» «партийно-хозяйственные» кадры, то есть обучали специальности только студентов, зарекомендовавших себя как «проверенные партийцы». После окончания Промакадемии (там училась и Надежда Аллилуева, вторая жена Сталина) Туловский был послан в Ярославль, жил там в общежитии. Фриде он не писал и не звонил. Она в конце концов заволновалась, не случилось ли чего с ним, и сама позвонила в общежитие. Кто-то из персонала ей ответил, что с ним все в порядке. А вскоре пришло и письмо от него: он просил ее больше не звонить ему и не спрашивать о нем, так как эти звонки его «компромеНтирОВАют». Папа потом произносил это слово с издевкой, мама его понимала, а мы нет, так как слово это было непонятным для нас.
Но история эта имела продолжение. Молодой человек отработал свое назначение в Ярославле и вернулся в Москву… вместе с юной и сильно беременной девушкой. Жить им было негде, поэтому он с подругой заявился прямо к Фриде. Она их приняла, кормила обоих (а годы были голодные). Потом он уехал в другой город на работу, девушку оставил у Фриды на некоторое время, она за ней ухаживала и заботилась, войдя в ее положение. Благородство Фриды было беспредельным.
Но и это еще не конец истории. Уже после войны Туловский снова приехал к Фриде, сказал ей, что у него туберкулез, и попросил взять его обратно. Фрида написала отцу, хотела посоветоваться. Отец ответил, чтобы она ни в коем случае не соглашалась, что Туловский ее предал. Отец даже пригрозил сестре, что если вдруг она возьмет этого «товарища» в свой дом, то детей (то есть нас) она больше не увидит. Надо сказать, что в те
Отец всегда живет в моей памяти
Я помню, что еще до войны отец всегда пропадал на работе, дома бывал редко, обожал маму, иногда пел нам романсы, ямщицкие песни. У него был баритон, и пел он очень красиво.
Храню одно мое детское воспоминание, это было перед самой войной. Отец стоит у двери и чуть иронично напевает, глядя на маму: «Что ж ты опустила глаза? Разве я неправду сказал? Разве устами алыми ласковых слов не искали мы? Что ж ты опустила глаза?»
А много лет спустя я прочла, что в Сталинграде во время битвы в редкие часы затишья в знаменитом Доме сержанта Павлова, звучал патефон. Этот патефон оставили в своей квартире те, кто когда-то, еще в мирное время, жил в этом доме. И было здесь несколько оставшихся от прежних хозяев пластинок (всего две или три) с записями песен… почему-то итальянских. В минуту редких затиший и перерывов в боях солдаты ставили эти пластинки, громко, чтобы дразнить немцев, сообщая им, что у защитников дома все в порядке, что они слушают нежную итальянскую музыку и никогда не сдадутся.
Отец Александр Борисович Пикман
Одна любимая песня отца звучала в Сталинграде, когда затихали бои. Отец ездит по Сталинграду в 1942–1943 гг. и слышит эту песню
И вот совпадение: эту очень популярную итальянскую песенку (и еще какую-то) в те мирные предвоенные годы отец напевал маме, не подозревая, что мелодия песенки и ее слова будут звучать через пару лет в Сталинграде – но уже под грохот взрывов. Мне в это время исполнится шесть лет, мы эвакуируемся в Саратов, город, довольно близкий к Сталинграду.
Эти известные итальянские предвоенные песни будут разноситься из непокоренного Дома сержанта Павлова, знаменитого дома, насквозь пробитого пулями. И отец будет на грузовой машине, под обстрелами, среди разрушенных домов развозить вместе с водителем нашим солдатам теплые шапки-ушанки, тулупы и валенки – ведь зима стояла, слава Богу, лютая. Поэтому немцы (поблагодарим русские морозы!) мерзли в Сталинграде, как цыплята, ведь они были в летней форме!
Да, да! Гитлер отправил свои войска в летнем обмундировании, чтобы солдаты вермахта понимали необходимость побыстрее завоевать Россию. Летняя форма была, как считал Гитлер, стимулом победы. Теперь немецким солдатам было ну о-очень холодно в сорокаградусные морозы.
Чтобы согреться, они срывали с мирных женщин и стариков, прятавшихся по подвалам, теплые вещи и обматывали себя ими, чтобы уберечься от холода.
Наша авиация жестко контролировала небо и не позволяла фашистским самолетам сбрасывать для солдат вермахта ни теплую одежду, ни боеприпасы, ни еду. Солдаты «Великой Германии» теперь, в Сталинграде, кутались в теплые женские платки и пожирали дохлых лошадей (см. их письма).
И вот в этом аду в легендарном Доме сержанта Павлова в перерывах между боями, проигрывали нежнейшие итальянские мелодии на патефонных пластинках: это сержант Павлов дразнил немцев в передышках между боями. И совсем иначе, чем в мирное довоенное время, звучали эти слова и мелодии в Сталинграде, в тишине после боя.
Они звучали совсем не так, как тогда, два года назад, когда отец нежно напевал их, глядя на мою маму: «Что ж ты опустила глаза…»
Это Дом Павлова – к осени 1942 года он был единственным уцелевшим от бомбежек домом в районе площади 9 Января. В ночь на 27 сентября дом этот был захвачен разведгруппой (три бойца во главе с сержантом Я.Ф. Павловым). Группа удерживала его почти трое суток. Затем прибыло подкрепление под командованием лейтенанта И.Ф. Афанасьева, всего двадцать 86 четыре бойца. В течение пятидесяти восьми дней гарнизон Дома Павлова отбивал атаки противника, а 24 ноября 1942 года в составе полка перешел в наступление (из энциклопедии «Великая Отечественная война»).
Но такие эпизоды из Отечественной войны 1941–1945 годов еще впереди. А пока мы в параметрах разрухи нашей страны в период 20-х и 30-х годов. Вернемся к ним.
Лена. Красноуфимск и Левая Россошь
Лена, наша старшая сестра, родилась 4 марта 1930 года, на месяц раньше срока, в гор. Красноуфимске Сталинградской области – отец был послан туда с января по октябрь 1930 года на должности организатора труда, а затем на должности заведующего хозяйством молочного совхоза № 1 Дубовского района Сталинградской области. Мама отправилась вместе с ним, они там снимали комнату.