Эпоха бронзы лесной полосы СССР
Шрифт:
Наряду с закономерным снижением роли скотоводства и земледелия в северных районах андроноидного ареала наблюдается еще одна закономерность, касающаяся изменения состава стада: если у лесостепного и южнотаежного населения эпохи поздней бронзы, судя по остеологическим остаткам, преобладал крупный рогатый скот, то на северных таежных памятниках костные остатки показывают преобладание лошади. Так, на Чудской Горе, расположенной в северной половине андроноидного ареала, остеологические материалы показали следующий состав стада (по числу особей): лошадь — 29 (55 %), корова — 18 (34 %), мелкий рогатый скот — 6 (11 %). Это, видимо, объясняется тем, что лошадь более, чем корова и овца, была способна добывать корм из-под снега. В условиях многоснежных таежных зим это качество способствовало лучшей выживаемости.
Давая
Такая динамичность и обусловленная ею надежность многоотраслевого хозяйства должны были стимулировать развитие общественной структуры. Вряд ли случаен тот факт, что столица Сибирского ханства Искер находилась не в степи и даже не в лесостепи, а на юге таежной зоны, где, видимо, существовала более подходящая социальная среда для возникновения центра политического объединения. В этой связи интересно, что наиболее яркие и богатые культуры Западной Сибири локализовались в пограничье лесостепной и таежной зон: боборыкинская и липчинская (энеолит), самусьская и кротовская (развитой бронзовый век), черкаскульская и еловская (андроновское время), потчевашская и релкинская (раннее средневековье) и др.
Локализация на стыке двух основных ландшафтно-растительных зон — леса и степи — давала более разносторонние возможности приспособления к природной среде. Кроме того, эта территория, являясь зоной контактов ареалов производящей и присваивающей экономики, была местом, где издревле концентрировался культурный, производственный и социальный опыт населения разных культур — охотников, рыболовов, земледельцев и скотоводов. К. Маркс подчеркивал, что области, сочетавшие разные природные условия, дают лучшие возможности для экономического, а следовательно, и социального развития. Он, в частности, замечает: «Не абсолютное плодородие почвы, а ее дифференцированность, разнообразие ее естественных продуктов составляют естественную основу общественного разделения труда; благодаря смене тех естественных условий, в которых приходится жить человеку, происходит умножение его собственных потребностей, способностей, средств и способов труда» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 23, с. 522).
Можно предполагать, что со времени сложения на юге тайги и на севере лесостепи многоотраслевого хозяйства, сочетавшего присваивающие промыслы и производящие отрасли, т. е. видимо, еще с энеолита, население этой территории по потенциальным возможностям своего экономического и социального развития находилось в более выгодном положении, чем население степей и более северных таежных районов.
Глава седьмая
Некоторые вопросы этнической истории Западной Сибири
(М.Ф. Косарев)
Археологические материалы, накопленные за последние десятилетия, говорят о том, что в этнокультурном отношении Западная Сибирь издревле была много ближе Восточно-Европейской части СССР, чем Восточно-Сибирской. Это, видимо, объясняется тем, что Восточная Европа и Западная Сибирь, прежде всего их таежная и предтаежная зоны, являлись ареной формирования и последующего распада уральской языковой семьи, итогом чего было сложение финской, угорской и самодийской языковых ветвей.
В свое время В.Н. Чернецов высказал мысль, что сложение
Процесс распада протофинно-угоро-самодийской общности особенно явственно прослеживается на территории Западной Сибири. Ранее уже говорилось, что с позднего неолита (а по некоторым данным — с более раннего времени) в таежном и предтаежном Обь-Иртышье существовали три разные культурные (этнические) линии преемственности, наиболее хорошо выраженные в традиционности орнаментальных комплексов: гребенчатая традиция (разделившаяся накануне эпохи бронзы на собственно гребенчатую и андроноидную), гребенчато-ямочная традиция и отступающе-накольчатая (отступающе-прочерченная) традиция (Косарев, 1974б, 1981, с. 22).
В конце неолита гребенчатая традиция локализовалась в основном в районах, прилегающих к Уралу (стоянки Сосновый Остров, Чащиха, Нижняя Макуша, Дуванское 5, Честыйяг, Сортынья I и др.). По своей орнаментальной схеме восточноуральская гребенчатая керамика наиболее близка посуде волго-камского гребенчатого неолита; видимо, на поздних стадиях неолитической эпохи эти два гребенчатых ареала — приуральский и зауральский — составляли единый массив этнически родственных культур. Однако с конца неолита различия между приуральской и зауральской частями гребенчатого массива все более углубляются. Гребенчатая традиция в Приуралье развивается более консервативно. В энеолите и в начале бронзового века там распространяются памятники гаринско-борской культуры с керамикой, которая и в орнаменте, и в форме несет все основные традиционные черты, характерные для местной неолитической гребенчатой посуды.
В Зауралье гребенчатая традиция, начиная с рубежа неолита и бронзового века, существенно трансформируется. В южной и средней частях этого региона она развивается по линии внедрения в нее богатого и колоритного андроноидного геометризма. Можно выделить Три основных этапа развития этой (уже не просто гребенчатой, а андроноидной) орнаментальной традиции: аятский (раннебронзовый век), коптяковский (самусьско-сейминский период) и черкаскульско-федоровский (андроновская эпоха). В северных районах Зауралья элементы андроноидного орнаментального комплекса не получили в это время сколько-нибудь широкого распространения. Здесь и на смежной территории Нижнего Приобья в самусьско-сейминскую эпоху складывается на основе традиционного гребенчатого орнамента своеобразный «сотовый» геометризм, который, хотя и вызывает отдельные андроноидные ассоциации, отличается иным принципом построения геометрических узоров (Окладников, Молодин, Волков, 1979, табл. I–III).
Нам представляется, что фиксируемое археологически расчленение уральского гребенчатого массива на две разные культурные области (приуральскую и зауральскую) отражает распад финно-угорской языковой общности на две — финно-пермскую и угорскую. О.Н. Бадер относит этот распад к неолитической эпохе. Он, в частности, пишет: «Для неолитического населения камской или волго-камской, приуральской историко-культурной области устанавливается в материальной культуре преемственная связь вплоть до этнических местных культур удмуртов и коми в Прикамье и марийцев в Поволжье. Надо полагать, что в это время уже произошло разделение древнего финно-угорского языка-основы, что находит свое археологическое выражение в существовании двух различных, но родственных обширных историко-культурных областей неолита по обе стороны Уральского хребта. Волго-камскую область следует считать пермско-финской, восточноуральскую — угорской» (Бадер, 1972, с. 12).