Эпоха и Я. Хроники хулигана
Шрифт:
Многолюбивое сердце. Текст про Леню Агутина, посвященный Варум
Само эстрадное искусство уже давно не предъявляет претензий на содержание, дезертируя с этой территории в местность газпромовских посиделок (я их вел когда-то!).
Дополнительная проблема эстрады этой кроется в отсутствии источника радости, самозавода.
Немыслимо дотянуть до утра, если ты не уверен, что ты кому-то нужен; вот о чем все песни Лени Отаровича Агутина. Ему-то бабушка наворожила: у него есть Великая, на полпути к Святости,
АВ – немалая часть ЛГ. Она главная часть Его. Что бы он делал со своей нездешней доблестью без ее доблести?
Спился бы.
Такой ЛА, которого я знаю с 94-го года, – обладатель многолюбивого сердца, достаточно просторного для дураков, – не то чтобы нуждается в поводыре, но поводырь, беззаветно преданный, никогда никому не мешал.
Многолюбивое сердце должно было сосредоточиться на музыке.
Так и случилось.
От многих его песен даже Стиви Уандер завистливо облизывается.
Самым высоким комплиментом ЛА почитает признание наличия у него «хорошего уха».
Когда мы начинали, я гостил у него в квартирке, перенаселенной людьми, а вот что я вам скажу про этот отрезок времени, зная, что Анжелика-Маша это прочтет: в молодости побороть гормональный трубный-набатный ров невозможно, потому что гормональный же драйв сожрет тебя.
Мы были бабниками, и это прекрасно!
Пусть даже нас не поймет Марк Тишман.
В его среде, где у самого завалящего чмыря неизбывная претензия создать что-то больше номинала, у него высочайшая репутация.
Его ясноглазое томление по Абсолюту, его дорогостоящие попытки приблизиться к этому абсолюту, сопровождаемые неизбежным саморазрушением, мягко скрытым в филигранном саунде, сообщают такое же трепетное отношение к жизни, угощающей тебя эфемерными мечтами.
Он отличается от всех наших музыкантов с их неизменной местечковостью, отпечатанной даже на рожах, как Бенисио дель Торо отличается от Андрея Соколова, а я – от Сергея Соседова, как Ургант отличается от Лиона Измайлова.
Его песни, лучшие, – о согласии с человеческой долей. Он будто дышит воздухом, в котором нет места боязни, боязни смерти.
У него редкое чувство комического при этом. При этом у него редкое чувство драматического. Он мне не говорил, но есть ощущение, что он подвержен кризисам, хотя самим своим видом, не говоря про песни, помогает людям (и людишкам вроде меня) справляться с кризисами, гуманист мелодичный, белому свету возвращающий белый цвет.
Его несколько орнаментальную музыку украшают внезапные оазисы уместных сладких проигрышей.
С первого дня по настоящий он никогда не был карьеристом с горящими глазами. Он парень, которому, как и мне, претят рамки. Снаружи благополучный, сытный, внутри самоед, голодный до нового, ломающий патлатую башку, как сохранить при филигранной упаковке песен теплинку с человечинкой…
Там не должно быть указующего перста, только смутная надежда на бессонницу от любви.
У
И он никогда не выказывал презрения к Успеху, Успехом он дорожил, окружающим лучше об его Успехе говорить сторожко. Уважение к своему выстраданному Успеху и сделало его одним из иконических трудоголиков русской поп-музыки.
У него обоняние безошибочное, роднящее его с людьми самого высокого музыкального калибра. Халтура враждебна ему на каком-то самом базовом уровне.
Он умный человек, но он и хороший, не «провалившийся в себя», психический ладный, полноту жизни привечающий, далеко смотрящий, случайный успех отвергающий, скандалы не приемлющий.
Никаких имидж-манипуляций; вот сцена, вот гитара; и ничто нас не сможет вывести из концентрации, заставить впасть в разложение.
Анжелика не даст (Маша она же).
Агутин (Из энциклопедии шоу-бизнеса Отара Кушанашвили)
Леня, я знаю тебя сто лет, но ты не поддаешься никакой классификации; как о тебе писать?!
Друг ты мой ненаглядный, мы никогда с тобой не ориентировались на биржевой курс романтики, мы всегда были романтиками (только я всегда – изворотливее); мы никогда не ждали, когда сентиментальность будет переживать ренессанс, мы всегда были непростительно сентиментальны; за что и были биты не раз. Мы никогда не искали в ящиках комода: а куда это засунули наши идеалы? Наши идеалы всегда были при нас; наш главный – чтоб всем было хорошо, чтоб никто из наших не болел и не умирал. И чтоб девушки нас любили. Ну, пускай, не идеальные. Но добрые и красивые.
Ты в эпоху шаромыжников с таким трудом идешь вперед. И с таким достоинством. У тебя ненависть к указательному пальцу. Ты поешь про высокие чувства, желая их самому себе. Мы с тобой трепались про высокие чувства (под коньячок – это принципиальная оговорочка; хотя я, против нынешних времен, не очень закладывал), и я поражался, насколько конгениальными тем разговорам получались у тебя щемящие песни.
Насчет тебя – до сих пор конгломерат мнений, но одно – узловое: ты, конечно, мейнстримовый чувачок, но по-прежнему чуть выше мейнстрима. В этом тебе помогают неземной шарм, профессионализм (ну прости за штамп!) и – Анжелика, которая умеет твои «чирьи прижигать креозотом».
Когда твоя благоверная поет «Все в твоих руках», ты будешь смеяться, я снова начинаю верить в институт брака (а так, обжегшись, я даю драпу всякий раз, когда обыкновенные, с перепихом начальным, отношения начинают перерастать…).
Почему тебя, гада, все девушки, самые разномастные, полагают образцом, а меня – нет? Потому что, как мне сдается, они чувствуют, что ты искренний и надежный (не заставляй меня писать про «неземной шарм»: это уже будет неприлично), чуют, что ты – тончайшей организации паренек.