Эпоха невинности
Шрифт:
Во всей дождливой пустыне осеннего Лондона у Арчеров было только двое знакомых, и этих двоих они избегали с завидной настойчивостью по непонятной нью-йоркской традиции — считалось «недостойным» навязывать свое общество знакомым, встреченным за границей.
Миссис Арчер и Джейни во время своих визитов в Европу так неукоснительно придерживались этого правила и встречали любые дружеские попытки попутчиков к общению с такой непроницаемой сдержанностью, что почти побили собственный рекорд «необщения с иностранцами» (если, конечно, те не оказывались служащими отеля или железнодорожных станций). Свои же соотечественники — если они не были известны им лично или понаслышке — сталкивались с едва ли не большей надменностью. Так что если дамам не приходилось столкнуться с Чиверсами, Дагонетами или Минготтами, они месяцами за
Но самые крайние меры предосторожности иногда оказываются тщетными, и однажды вечером в Боцене [65] одна из двух живших через коридор англичанок (чьи имена, наряды и общественное положение до мельчайших деталей были уже изучены Джейни) позвонила в дверь и спросила, не найдется ли у миссис Арчер мази для растирания. У сестры вторгшейся дамы, миссис Карфри, внезапно разыгрался бронхит, и миссис Арчер, которая, к счастью, никогда не путешествовала без внушительной домашней аптечки, смогла ей помочь!
65
Город в Тироле.
Миссис Карфри заболела довольно серьезно, и поскольку сестры путешествовали без сопровождающих, они были глубоко благодарны своим американским соседкам, которые всячески способствовали выздоровлению больной, чья расторопная служанка во всем помогала медицинской сестре.
Когда Арчеры покинули Боцен, они не собирались видеться с мисс Харл и миссис Карфри снова. Не было ничего столь «недостойного», по мнению миссис Арчер, как навязываться «иностранцам», которым ты оказал случайную услугу. Но миссис Карфри и ее сестра, которые и не подозревали о подобной точке зрения, чувствовали себя обязанными «очаровательным американкам», которые были так добры к ним в Боцене, навеки. С трогательным постоянством они использовали каждый шанс встретиться с миссис Арчер и Джейни во время их континентальных путешествий и проявляли сверхъестественную сообразительность, разузнавая, когда те будут в Лондоне по пути из Америки или в Америку. Таким образом между ними установилась довольно тесная связь, и когда бы миссис Арчер и Джейни ни появлялись в отеле Брауна, их уже ожидали нежные подруги, которые, как и они, разводили папоротники в ящиках Уорда, плели макраме, читали мемуары баронессы Бунзен [66] и имели свое мнение насчет главных лондонских проповедников. Как сказала миссис Арчер, после знакомства с миссис Карфри и мисс Харл «Лондон предстал перед ней совершенно в ином свете», и к тому времени, как Арчер обручился, дружба стала столь близкой, что «единственно правильным» стало решение пригласить английских дам на свадьбу Арчера, и в ответ они прислали с поздравлениями прелестный букет засушенных альпийских цветов под стеклом. И на пристани, когда Ньюланд с Мэй отплывали в Англию, последними словами миссис Арчер были: «Ты должен обязательно познакомить с ними Мэй».
66
Воспоминания Френсис фон Бунзен о своем муже Христиане фон Бунзене, прусском ученом и дипломате.
Ньюланд и Мэй не собирались, впрочем, выполнять это предписание, но не тут-то было: миссис Карфри, по обыкновению, ухитрилась их разыскать и прислала приглашение на обед. Именно это приглашение и заставило Мэй хмуриться за завтраком, поглощая чай с горячими пончиками.
— Это для тебя удовольствие, Ньюланд, — ты их знаешь. А я так неловко себя чувствую среди незнакомых людей. И потом, я не представляю, что мне надеть.
Ньюланд откинулся на стуле и улыбнулся ей. Она была так хороша собой и так похожа на Диану, как никогда. Казалось, сырой английский климат ярче раскрасил ее щеки и смягчил легкую заостренность ее девических черт. Или просто их согревал внутренний отблеск счастья.
Надеть, дорогая? Мне казалось, на прошлой неделе пришел целый сундук платьев из Парижа.
— Да, конечно. Но я не знаю, ЧТО ИМЕННО мне надеть. Я никогда не была на званом обеде в Лондоне и не хочу выглядеть смешной.
Он попытался вникнуть в возникшее затруднение:
— Но разве англичанки
— Ньюланд! Как ты можешь так говорить? Ведь они ходят в театр в старых бальных платьях и без шляп!
— Ну… возможно, новые бальные платья они разнашивают дома… но в любом случае, это не касается миссис Карфри и мисс Харл. Они носят чепцы, как моя мама, и шали. Такие, знаешь, мягкие шали.
— Я понимаю, но как будут одеты другие женщины?
В любом случае ты будешь лучше всех, милая, — отозвался он, размышляя, откуда у нее внезапно появился этот, с его точки зрения, нездоровый интерес к нарядам, который так раздражал его в Джейни.
Она откинулась на спинку стула и вздохнула: — Это так приятно слышать, Ньюланд. Но мне от этого не легче.
— Почему бы тебе не надеть свадебное платье? — вдруг осенило его. — Это было бы неплохо, не так ли?
— О господи! Если б оно было! Но его отправили в Париж на переделку к следующей зиме, и Ворт [67] его еще не вернул.
67
Знаменитый английский портной, законодатель моды. Жил и работал в Париже.
— Что ж поделаешь, — отозвался Арчер, вставая. — Посмотри, туман вроде рассеялся. Если мы сделаем марш-бросок, у нас есть шанс попасть в Национальную галерею и посмотреть картины.
После трехмесячного свадебного путешествия, которое Мэй в письмах через океан своим подругам называла «блаженством», молодожены собирались возвращаться домой.
Они так и не поехали на итальянские озера — поразмыслив, Арчер решил, что не может представить свою жену на фоне этого пейзажа. Она же, проведя месяц у парижских портных, была настроена в июле полазить по горам, а в августе покупаться. Этот план был скрупулезно выполнен — они провели июль в Интерлакене и Гринделвальде, а август — в маленькой деревушке Этрета на нормандском побережье, которое им рекомендовали как экзотическое и тихое местечко. Раз или два, в горах, Арчер показывал в южную сторону и говорил: «Там Италия», и Мэй, по колено в траве, радостно улыбалась и говорила: «Было бы неплохо поехать туда следующей зимой, если только работа не удержит тебя в Нью-Йорке».
В реальности оказалось, что путешествовать понравилось ей даже меньше, чем он ожидал. Она воспринимала путешествие (после того, как все наряды были заказаны) как возможность походить пешком и поездить верхом, поплавать и набить себе руку в потрясающей новой игре под названием «теннис». Когда же они наконец вернулись в Лондон, где им предстояло провести две недели, чтобы заказать одежду уже Ньюланду, она больше не скрывала того нетерпения, с которым ждала дня, когда можно будет сесть на пароход и отправиться домой.
В Лондоне ничего, кроме театров и магазинов, ее не интересовало. Однако лондонские театры понравились ей меньше, чем парижские кафешантаны, где, под сенью цветущих каштанов на Елисейских Полях, она испытала неизведанные ощущения, глядя вниз с ресторанной террасы на «кокоток» и слушая Арчера, который переводил ей те песенки, которые мог счесть более-менее подходящими для ее неискушенного слуха.
Арчер вернулся к своим старым традиционным понятиям о браке. Было гораздо менее утомительным придерживаться обычаев и вести себя с ней так, как его друзья вели себя со своими женами, чем стараться донести до нее свои теории, с которыми он так долго носился, пока был холостым.
Не было смысла пытаться «эмансипировать» жену, которая и не подозревает о том, что она не свободна; более того, он понял, что, собственно, свобода и нужна была ей именно для того, чтобы принести ее на алтарь супружеской любви. Ее внутреннее благородство помогло ей принести этот дар с достоинством. Возможно, придет день, когда она найдет в себе силы взять этот дар назад — если будет считать, что делает это для его блага. Однако ее представления о браке были столь просты, что невозможно было предположить, что за кризис мог бы вызвать подобную ситуацию — разве что уж откровенные оскорбления с его стороны, — но тонкость ее чувства к нему делала это невероятным. Что бы ни случилось, Арчер знал, она всегда останется верной, внимательной и незлопамятной — и это заставляло его придерживаться тех же добродетелей.