Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Слезкин Юрий Львович

* * *

Особые отношения между большевиками и евреями — или, вернее, между большевиками и еврейской революцией — стали существенной частью революционной войны слов. Многие враги большевиков отождествляли их друг с другом, представляя большевизм преимущественно еврейским движением. Сильной стороной этого аргумента была апелляция к очевидным фактам роли евреев среди вождей партии и пропагандистская ценность образа революции как чужеземного нашествия. Слабой его стороной были не менее очевидные размеры и состав Красной Армии. Никто всерьез не утверждал, что рассказы Бабеля о том, как еврей пытается присоединиться к революционным казакам, должны быть рассказами о том, как казак пытается присоединиться к революционным евреям. И даже Н. А. Соколов,

назначенный правительством Колчака следователем по делу об убийстве царя и назвавший разного рода усилия по организации его побега «попытками русских людей спасти царскую семью», дал ясно понять, что еврейским комиссарам Голощекину и Юровскому не составило никакого труда найти рьяных цареубийц (и убежденных большевиков) среди местных фабричных рабочих.

Другие исходили из того, что Гражданская война была в самом деле гражданской, то есть братоубийственной, но при этом настаивали, что евреи несут за ее исход особую ответственность, поскольку большевистская доктрина изначально порочна, а евреи непропорционально представлены среди ее авторов и главных исполнителей. Наиболее последовательное и популярное обоснование этого тезиса дано В. В. Шульгиным в его книге «Что нам в них не нравится», написанной во Франции в 1927 году. Обращаясь непосредственно к «ним», Шульгин писал:

Не нравится нам в вас то, что вы приняли слишком выдающееся участие в революции, которая оказалась величайшим обманом и подлогом. Не нравится нам то, что вы явились спинным хребтом и костяком коммунистической партии. Не нравится нам то, что своей организованностью и сцепкой, своей настойчивостью и волей, вы консолидировали и укрепили на долгие годы самое безумное и самое кровавое предприятие, которое человечество знало от сотворения мира. Не нравится нам то, что этот опыт был сделан во исполнение учения еврея — Карла Маркса. Не нравится нам то, что эта ужасная история разыгралась на русской спине и что она стоила нам, русским, всем сообща и каждому в отдельности, потерь неизрекаемых. Не нравится нам то, что вы, евреи, будучи сравнительно малочисленной группой в составе российского населения, приняли в вышеописанном гнусном деянии участие совершенно несоответственное.

Как с этим быть? Возможно, впервые в истории русской политической публицистики Шульгин предложил развернутую и недвусмысленную защиту принципа этнической вины, этнической ответственности и этнического раскаяния. Предвосхищая стандартную логику второй половины XX века, он утверждал, что, хотя юридически сыновья за отцов не отвечают, морально они всегда за них отвечали, отвечают и будут отвечать. Семейная ответственность столь же необходима, сколь и неизбежна, говорит он. Если мать Линдберга вправе гордиться своим сыном, то матери Ленина следует стыдиться своего. Народы — тоже семьи:

Не может быть иначе. Все мы, хотим или не хотим, ежедневно подновляем эту связь. Деградировавший русский, в каком-нибудь отчаянном бистро, «гордится» перед апашем-французом русской vodka. А что, это он ее, водку, делал?! Нет, не он, и не отец его, и не дед, и не седьмая вода на киселе, и даже не знакомый какой-нибудь; ее, водку, выдумали какие-то русские, о которых «гордящийся» понятия никакого не имеет. Чего же он-то гордится? — «Вот странно! Да ведь я тоже русский, diable!» Этим все сказано: и французский апаш не оспаривает у русского его права гордиться la vodka, ибо он согласен: каждый русский имеет право гордиться тем, что сделано каким бы то ни было русским.

Это что обозначает? Это обозначает, что все русские, хотят они этого или не хотят, связаны между собою нитями невидимыми, но крепкими; ибо эти нити имеют всеобщее, мировое признание и санкцию.

Деградировавший русский гордится водкой. Другие гордятся Толстым, Достоевским и Рахманиновым. «Гордятся и имеют на это право». Но если принадлежность к нации дарует гордость, она должна — по той же самой причине — накладывать ответственность. Гордиться Толстым, согласно Шульгину, значит нести на себе вину за Распутина и за большевизм.

Шульгинский список русских преступлений ограничивается Распутиным и большевизмом, из чего, по-видимому, следует, что русским, кроме как перед самими собой, извиняться не перед кем. С евреями дело обстоит по-другому. Поскольку большинство жертв Красного террора — русские, а многие главные

его исполнители (особенно в родном городе Шульгина, Киеве, в 1919 году) — евреи, все евреи обязаны принести всем русским формальное покаяние. Как писал Шульгин 8 октября 1919-го в своей газете «Киевлянин» — в разгар жестокого погрома (и потому не без оттенка шантажа), поймут ли они, что им надо сделать сейчас? Будут ли во всех еврейских синагогах всенародно прокляты все те евреи, которые приложили руку к смуте? Отречется ли толща еврейского населения с той же страстностью, с какой она нападала на старый режим, от созидателей «нового»? Будет ли еврейство, бия себя в грудь и посыпая пеплом главу, всенародно каяться в том, что сыны Израиля приняли такое роковое участие в большевистском бесновании?

И если не поймут и не покаются, если скажут, что, в конце концов, евреи как народ не устраивали русскую революцию и не должны отвечать за отдельных еврейских большевиков, тогда ответ должен быть таким:

Ладно, в таком случае мы тоже не устраивали погромов; громили евреев какие-то личности, с которыми мы ничего общего не имеем, — петлюровцы, осетины и, кроме них, еще какие-то отбросы. Мы на них не можем влиять. Сами же, персонально, мы не громили, а удерживали от погромов... Если евреи, все в целом, не признают себя виновными в социальной революции, то и русские, во всей совокупности, не признают себя виновными в еврейских погромах...

Несколько русских интеллигентов еврейского происхождения признали себя виновными. В сборнике «Россия и евреи», опубликованном в 1923 году в Берлине, они призвали «евреев всех стран» противиться большевизму и принять на себя «горький грех» еврейского соучастия в его преступлениях. По словам М. Бикермана, «нечего и оговаривать, что не все евреи — большевики и не все большевики — евреи, но не приходится теперь также долго доказывать непомерное и непомерно-рьяное участие евреев в истязании полуживой России большевиками». Да, евреи претерпели от погромов непомерные страдания, но разве сама революция не есть «всеобщий погром»? «Или обречь на истребление целый класс общественный... это — революция, а убивать и грабить евреев — это погром? Почему такая честь Марксу и его последователям?» И зачем бесконечно твердить «о зле, всегда от других исходящем и на нас направляющемся»? В конце концов, то были совсем другие евреи. Согласно Г. А. Ландау, поразило нас то, чего мы всего менее ожидали встретить в еврейской среде — жестокость, садизм, насильничание, казалось чуждое народу, далекому от физической воинственной жизни; вчера еще не умевшие владеть ружьем, сегодня оказались среди палачествующих головорезов.

Я. А. Бромберг — евразиец, не участвовавший в сборнике «Россия и евреи», но разделявший его цели, доводы и пророческий слог, — посвятил самые страстные страницы своей книги «Запад, Россия и еврейство» этому поразительному превращению меркурианцев в аполлонийцев. «Автор не может не припомнить... своего изумления, граничившего с потрясением, испытанного им в первый раз при виде солдата-еврея в составе комиссарского синклита, перед который он, будучи в плену у только что захвативших власть большевиков, был пригнан на один из бессмысленно-мучительных допросов». Многолетний борец с «правовым ущемлением» обратился в тирана, пользующегося «средствами, по своей самодурской крутости и деспотическому произволу ранее неслыханными»; «смирный и безответный тихоня» встал «во главе самых отъявленных хулиганских банд»; принципиальный гуманист «расточает... принудительные работы и "высшие меры"... за... "экономический шпионаж" и т.п. фантастические преступления»; «присяжный пацифист, пуще огня боявшийся военной службы» стал «командовать крупными военными единицами»; и, что самое поразительное, некогда убежденный и безусловный противник смертной казни не только за политические преступления, но и за тягчайшие уголовные деяния, не терпевший, что называется, вида зарезанного цыпленка, — превратившись наружно в человека в коже и с наганом, а в сущности потеряв всякий человеческий образ, смешавшись с толпой других ревнителей и профессионалов «революционного правосудия», выходцев из более молодых и более жестокосердых наций, точно, хладнокровно и деловито, как статистику, ведет кровавые синодики очередных жертв революционного Молоха, или стоит в подвале Чеки на «кровавой, но почетной, революционной работе».