Эра Милосердия
Шрифт:
Эра выбросила осколки в мусорное ведро и взглянула отцу Мурашова прямо в глаза. Взгляд его ускользал, однако на сером, словно присыпанном пеплом лице неровными пятнами проступил румянец.
– Я хочу сказать...
Эра умолкла. Казалось, ее слова не долетали до него: он стоял с отсутствующим видом, глядя в пространство ничего не выражающими глазами. Что-то сжалось у Эры в горле, в лицо ударила горячая волна - и она бросилась из квартиры.
– Девочка... зачем же плакать? Разве тебя кто-то обидел?
– растерянно
Эра остановилась на площадке.
– Плакать перед вами?
– спросила она громко и раздельно.
– Вот уж нет.
Глаза у нее в самом деле были сухие. Перед ним она не станет плакать.
"Вот уж нет, вот уж нет..." - в такт шагам неосознанно повторяла Эра. Она шла быстро, на пределе дыхания, нагнув голову и с усилием преодолевая сопротивление ветра. Так она мчалась по уже затихающему городу, забыв, что существует общественный транспорт, который в одно мгновение домчит ее до дома - туда, где уют и вкусный ужин. Пожалуй, это было самое правильное: бежать, пока от усталости не подкосятся ноги, все равно куда, лишь бы избыть в этом лихорадочном беге напряжение последних дней.
Однако какая-то частичка Эриного сознания, по-видимому, продолжала действовать. Остановившись на перекрестке, чтобы пропустить длинный, словно гусеница, автобус, Эра вдруг поняла, что стоит прямо напротив дома Валерия Павловича. Сначала она хотела спросить у кого-нибудь время, чтобы не являться слишком поздно, но потом, решив, что поскольку ноги принесли ее сюда, значит, так тому и быть, пересекла улицу и вошла в дом.
Маленький листок из блокнота был прикноплен к двери Валерия Павловича, и на нем написано всего одно слово: "Эре". Эра отколола листок и прочла на обратной стороне столь же лаконичное: "Позвони в сорок седьмую".
Чувствуя, что у нее не осталось сил даже на удивление, Эра позвонила в соседнюю квартиру и, не говоря ни слова, протянула листок заспанному парню, который возник перед ней, почесывая лохматую шевелюру. "А..." пробурчал тот и зашаркал обратно. Похоже, одним глазом он продолжал досматривать сон. Появившись снова, он сунул Эре запечатанный конверт, вяло буркнул: "Ну, бывай" - и захлопнул дверь.
На конверте тоже было написано: "Эре". Эра спустилась этажом ниже, где лампа была чуть поярче, села на перила и разорвала конверт.
"Эра, здравствуй. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется отчего-то, что ты должна сюда прийти. Сегодня вечером я уезжаю. Сын давно зовет меня к себе, но как-то страшновато было трогаться с насиженного места. Однако решение принято, отступать некуда. А главное, ничто меня в этом городе уже не держит. Тишка, мой бедный попугай, приказал всем нам долго жить. Как видишь, по привычке я пытаюсь шутить, хотя на душе у меня ой как смутно.
Правду сказать, характер у покойного был строптивый, с каждым годом он все больше впадал в меланхолию, которая перемежалась приступами беспричинной
Я очень виноват перед твоей тетей. Сколько раз я набирал ваш номер и бросал трубку. А где-то на самом дне теплилась слабая надежда: вдруг она сама позвонит и скажет, что перестала на меня сердиться? Мне казалось, точнее, мне хотелось, чтобы я был для Софьи Васильевны не просто гостем, который по мере своих слабых сил разгоняет скуку зимних вечеров. Видимо, я ошибался.
Я уезжаю со странным чувством: у меня нет уверенности в том, что я поступаю правильно, но нет и уверенности, что нужно остаться. Сердце и рассудок противоречат друг другу, и кажется, что не все еще исчерпано из того, что суждено. Так ли это? Не знаю.
Квартиру я забронировал до лета, буду думать об обмене. Пришло время заниматься садовым участком и нянчить внуков. Шучу! Мой единственный внук через год собирается в мореходку.
Время кончать письмо. Тяжело это, словно рубить по живому. А рубить надо сразу, не раздумывая. Вот так.
Будьте счастливы. В. П.".
И сегодняшнее число.
Начало подмораживать. Снег с дождем прекратился, ветер утих, и наконец повеяло зимой.
Эра пошла через парк. Аллеи были пусты, с улицы все реже доносился шум проезжающих машин. Эра шла медленно. И все равно с каждым шагом она приближалась к дому, где ждала ее тетя в тревожной печали - ждала с надеждой. Что говорить ей, как утешать, Эра не знала.
И где-то по безлюдному ночному городу бродил Мурашов. Длинная пустая аллея тянулась перед Эрой, и с ознобом ужаса она вдруг ощутила, что значит быть совсем одной и что это, когда тебя никто не ждет. Нащупав в кармане двушку, она перелезла через невысокую ограду и побежала к телефону-автомату, который стоял возле кинотеатра.
Монета со звоном провалилась в нутро автомата, и Эра услышала далекий голос.
– Андрей Семенович, - закричала она, - это я, это Эра! Андрей Семенович, миленький, не ложитесь, пожалуйста, спать, ну еще хотя бы часок! А если ляжете, не затыкайте, пожалуйста, уши. Я знаю, вы затыкаете уши, чтобы не просыпаться, но сегодня потерпите, ладно?! К вам, может быть, кто-то сегодня придет! Вы слышите меня? Вы поняли?
– Алло, алло, - растерянно повторял далекий-далекий голос - Очень плохо слышно, говорите громче... Кто это? Это ты, Эра? Говори громче, я ничего не слышу...
– И потом: - Обожди у телефона, кто-то звонит в дверь...
Эра ждала, вцепившись в трубку, и твердила, как заклинание: "Только бы это был он... только бы это был он... только бы это был он..."