Эра негодяев
Шрифт:
А ведь она ему об этом говорила… Милая, славная Герди! Это было весной девяносто второго, ранней весной, еще лежал снег; они гуляли тогда в парке Горького, казалось, что все, как и прежде – но он понимал, что, вместе с ноздреватым серым снегом на парковых аллеях, в прошлое уходило что-то важное в их отношениях. Что она тогда ему говорила? «Вы скоро станете очень давним, очень туманным прошлым. Быть может, уже наши дети будут читать о вашей стране в книжках и недоверчиво качать головами – не думай, что вам позволят вернуть хоть что-то! Вы легко и весело разрушили свою большую страну – теперь им будет совсем просто превратить ее осколки в большое поле для охоты. Не думай, Алекс, что мне не жаль твоей страны – мне очень жаль всех вас; но вы сами безрассудно идете в капкан, который для
Они долго, до озноба, до головокружения целовались – ведь была весна… Пся крев, а ведь нежная, трепетная Герди была тысячу раз права! Она видела его слепоту, его бездумную восторженность – теперь он понимает, как ей это было тяжело. Ведь она, в отличие от него, знала…
Он не сказал ей «останься» в тот июньский вечер, на перроне минского вокзала – во многом именно из-за почти невидной, микроскопической трещинки, что пробежала в их отношениях после того разговора; а ведь она оказалась права! Он, как упертый баран, пытался доказывать ей свою правоту – он, до макушки погруженный тогда в дурман «новой жизни», не воспринимавший ни единого слова, которое бы смогло его отрезвить. Он рисовал ей сияющие перспективы своей коммерческой деятельности, величественные замки благополучия и богатства, расписывал грядущую шикарную и беззаботную жизнь – а она смотрела на него, как опытный, матерый, видавший виды и тёртый жизнью сержант смотрит на обритого наголо зеленого новобранца в необмятом обмундировании, заявившего свои неоспоримые права на маршальский жезл, в доказательство серьезности своих намерений предъявившего пустой ранец… Господи, каким дураком он тогда был!
Герди, милая Герди! Где ты сейчас?
Правда, в Париже – как там, «увидеть Париж и умереть», идея фикс всей российской образованщины? – он все же побывал – уже на закате своей быстротечной коммерческой карьеры; причем по-богатому, вместе с женой, которая, в отличие от шибко умной Герды Кригер, всецело разделяла его тогдашние жизненные воззрения и приоритеты. Никчемная, пустая «интеллектуалка», возомнившая себя невесть кем… Он посмел променять Герди – милую, нежную, всепонимающую Герди – на этот склад банальностей! Опять же, поделом вору и мука – когда жена предала его, легко и небрежно, почти походя – он этому нисколько не удивился. Женщины любят победителей… А он не смог стать победителем в тех крысиных бегах, что назывались «коммерцией по-русски» – не хватило, наверное, какого-то специального хватательного гена в его наборе ДНК. И стал аутсайдером – неудачником, если по-простому. Лузером, как сейчас стало модно говорить.
Горько всё это сейчас вспоминать, горько и обидно… Но вспомнить надо – хотя бы для того, чтобы разобраться, кто он сейчас на этом свете.
Что он делает в этом забытом Богом городке? Живет. Или доживает? В общем, существует – как растение; нет, хуже, чем растение – у того хоть есть цель существования, любое растение размножается; ему же не удалось даже это.… Сначала жена хотела «пожить для себя», потом, когда проблемы начали расти, как снежный ком – о каком ребенке могла уже идти речь? Да и супруга, как теперь очевидно, еще в самом начале трудностей быстро и решительно поставила на нем крест – бедная, бедная жертва того же самого мифа, в который в начале девяностых верил и он сам! Ведь она же искренне была убеждена в том, что достойна самого лучшего варианта красивой жизни – а как же? Ведь во всех глянцевых журналах об этом написано черным по белому (или оранжевым по зеленому, это как получиться). А раз так – долой мужа-неудачника, да здравствует жизнь свободной и богатой женщины! «Свободной», как оказалось – сколько угодно, а вот насчет «богатой» – с этим случилась заминочка.… В общем, не получилось богатства. Несмотря на предательство – впрочем, читала же девушка в юности Новый Завет, знала, стало быть, об истории с тридцатью динариями. Могла бы и вывод
Герди, милая, солнечная Герди! Чем ты сейчас занята, кто чутко сторожит по ночам твой сон? Дай Бог тебе удачи хоть в этом! Какого же дурака он свалял тогда, в девяносто втором, на перроне минского вокзала…
Вообще – каким болваном он тогда был! «Перед нами открылся весь мир, мы создадим торговую империю, мы разбогатеем…» Это сейчас глупо и смешно – тогда это казалось незыблемыми истинами! «Великая торговая империя»… Боже, каким смешным кретином он был тогда в ее глазах! Напыщенный фанфарон, напоминающий павлина, важно вещающий о какой-то несусветной ерунде, о своих планах покорения мира – удивляюсь, как она тогда просто не плюнула ему под ноги?
И ведь не сразу открылись у него глаза – потребовалось долгих три года, чтобы мозги освободились от наносной шелухи разных идиотских тезисов – типа «свободного предпринимательства» и «коммерческого успеха любой ценой». Долгих, долгих, очень долгих три года!
Кто знает, чем бы закончилась его «коммерческая» жизнь, всё более и более напоминавшая скверную пьеску из жизни безнадежных банкротов – если бы не ТОТ случай…
Слава Богу, в один ясный солнечный день случилось Чудо. Для него – очевидно, при попустительстве судьбы, не усмотревшей за причудливой игрой случая – нашелся тот самый Третий путь, о котором говорил Юра Блажевич; правда, в транскрипции его философствующего друга этот путь и всё, что с ним связано, выглядело несколько иначе – ну, на то у Юры и была такая странноватая фамилия….
Это произошло в девяносто пятом, в марте. Точно – в тот день как раз застрелили Влада Листьева, и все радиостанции и телеканалы только об этом и говорили.
Он жил тогда у матери – зализывал раны после очередного коммерческого провала… или отдыхал после успешного завершения очередной сделки? Не важно. Важно то, что именно в этот день раздался телефонный звонок, изменивший его жизнь. Он и сегодня помнит его до последнего слова.
Телефон зазвонил утром, около десяти. Он как раз заканчивал завтрак, и телефонный звонок, отвлекший его от яичницы с ветчиной, не мог не вызвать реакции раздражения. Взяв трубку, он тогда довольно резко бросил:
– Слушаю!
– Одиссей?
Мгновенно раздражение сменилось ошарашенным удивлением. Ого! Вспомнили! Через девять лет! Надо же…
– С кем имею честь? – хотя чего спрашивать? Если назвали его рабочий псевдоним – значит, это именно те, о ком он думает. Впрочем, перестраховаться будет не лишним. Как говорил его командир роты, старший лейтенант Митин: «Лучше перебдеть, чем недобдеть».
– Вам привет от Дмитрия Евгеньевича. Помните такого?
– Помню.
– Хорошо бы повидаться. Завтра, в Бресте, в полдень, у входа в центральный универмаг – устроит?
– Добро. Буду.
– У меня в руках будет ваша любимая книга. До встречи!
На следующее утро он был в Бресте. Человек, ожидавший его у входа в универмаг, держал на руках «Похождения бравого солдата Швейка» в зеленой обложке – все сходилось.
Задание оказалось несложным – на его взгляд. Конторе требовалось перекинуть через границу с польской стороны четыреста килограмм белого порошка, расфасованного в шестнадцать мешков по двадцать пять кило содержимого в каждом. Причем сделать это нужно было, не обременяя пограничников и таможенников с обеих сторон излишними и в данном случае никому не нужными формальностями.
То бишь, говоря прямо – контрабандно.
Связник тогда передал ему адрес в Польше, по которому нужно было забрать товар, деньги и адрес в Москве, куда эти шестнадцать мешков следовало доставить. Остальное было оставлено на его усмотрение – то бишь, на его полную и абсолютную ответственность.
Можно было не браться. В конце концов, уже четыре года не было государства, которому он в восемьдесят шестом присягнул на верность; формально никаких обязательств он не нес и по той подписке, что дал, как тогда было принято писать, «компетентным органам» – теперь это были органы чужой страны. Чисто юридически у него вообще не было никаких обязанностей перед Той Организацией – но он взялся за то дело. Почему?