Ересь Хоруса. Омнибус. Том II
Шрифт:
— Сейчас я должен согласиться с братом, — сказал Феррус. Он повернулся к Вулкану. — Этот мир полностью захвачен. Даже самые удалённые уголки не свободны от порчи ксеносов, и пока это не изменится мы не можем себе позволить отвлекаться. Будь внимателен, брат, но пусть люди сами себя защищают. Это всё.
Гололит погас, указывая на конец разговора. Вулкан склонил голову в знак принятия приказа Ферруса и обнаружил, что стоит в армейском штабном шатре, а на пороге терпеливо ждёт Нумеон.
— Какие новости? — настроение примарха было угрюмым.
Приближённый отсалютовал со всей своей знаменитой чопорной формальностью
— Разведчики армии обнаружили точку пресечения, милорд. Они передают координаты.
Вулкан уже выходил из шатра. Стоявшие на страже снаружи фаэрийские солдаты спешили убраться с пути примарха.
— Готовь легион. Мы выступаем.
Нумеон следовал за ним по пятам, — Мне вызвать "Грозовые птицы"?
— Нет. Пойдём пешком.
Снаружи когорты армии сжигали тела чужаков. Странно, но некоторые аборигены собирались по кроям огромных костров и плакали на руках друг друга. Они потеряли всё, жизни и дома, и оказались посреди войны, которую не понимали.
Нумеон говорил про сочувствие. Но сейчас Вулкан чувствовал лишь одиночество. Он чувствовал себя изолированным даже от братьев, кроме Гора. Их дружба была близкой. В Магистре Войны было что-то очень благородное и самоотверженное. Он пробуждал верность в окружающих как никто другой и обладал ощутимой аурой обаяния. Возможно поэтому Император выбрал Магистром Войны его, а не Сангвиния. Вулкан относился к Гору как к старшему брату, на которого стоит равняться, которому можно доверять. Как бы он хотел сейчас с ним поговорить. Вулкан ощутил сумятицу в душе и вновь захотел вернуться на Ноктюрн. Возможно его изменила долгая война. Лицо примарха посуровело.
— Выжжем эльдаров.
Глядя, как струи дыма поднимаются в небо, Вулкан вспоминал время, когда он ещё не знал ни о звёздах, ни о планетах, ни о воинах в громовых доспехах, которым суждено стать его сынами.
Сильные руки работали над раскаткой, черпали сверкающий оранжевый металл и придавали ему угодную кузнецу форму. Руки покрывали мозоли — следы долгих часов работы перед огнём. Шершавые пальцы сжимали старую рукоять молота, который вздымался и опускался, обрушиваясь на раскалённое железо, пока не придал ему коническую форму. Кузнец обработал металл с другой стороны, и он стал наконечником.
— Дай мне клещи…
Кузнец протянул руку — жёсткую, как выдубленная шкура. Под сажей её покрывал здоровый загар, полученный во время поиска драгоценных камней на арридийской равнине. Он взял протянутый инструмент и поднял им наконечник копья. Шипящее облако пара поднялось, когда раскалённый металл прикоснулся к поверхности воды в бочке. Оно напомнило сыну гору Смертельного Огня, которая громко храпела во сне и душила небо, выдыхая дым.
— Она — кровь из сердца, — однажды сказал ему отец. Сын помнил, как ему едва исполнился год, а он уже был выше и сильнее любого в городе. Стоя на склоне горы они наблюдали, когда она выплёскивает и изрыгает свой гнев. Сначала мальчик хотел бежать, не из страха за себя — в этом отношении его воля была железной — но потому, что он боялся за отца. Н’бел успокоил
Наше спасение и наш рок…
Таков был порядок вещей на Ноктюрне.
На древнем языке это значило "тьма" или "ночь", и воистину мир был погружён во мрак, но другого дома он не знал.
Через несколько мгновений клубящийся пар рассеялся, и Н’бел поднял наконечник из бочки и передал сыну.
Он всё ещё был невероятно горячим, жар кузни ещё не исчез.
— Видишь? Вот новый наконечник для твоего копья, — от улыбки по лицу кузнеца пошли морщины. Круги сажи окружали добрые глаза, а исхудалые щёки покрывал слой пепла. Шрамы-клейма покрывали лысую макушку. — Уверен, ты убьёшь им много заурохов на арридийской равнине.
Сын улыбнулся в ответ.
— Отец, я и сам мог его сделать.
Н’бел чистил инструменты, смывая гарь и копоть. В кузнице было темно, чтобы можно было лучше видеть температуру металла и судить об его готовности. Воздух пропитался запахом гари и сгустился от жара. Но это не угнетало, а лишь воодушевляло сына. Ему здесь нравилось. Здесь сын был в безопасности и обретал покой, который не сыщешь нигде на Ноктюрне. Едва заметные во мраке инструменты отца рядами висели на стенах и лежали на всевозможных верстках и наковальнях. У сына были сильные руки, и здесь в кузнице и мастерской он находил им лучшее применение.
Н’бел продолжал смотреть на свою работу и не замечал мимолётных раздумий сына.
— Я лишь скромный кузнец. У меня нет ни способностей творцов по металлу, ни мудрости шамана земли, но я всё-таки твой отец, а отцы любят что-то делать для любимых детей.
Сын нахмурился и осторожно подошёл к старику.
— Что-то не так?
Недолго Н’бел чистил инструменты — плечи его опустились, и кузнец вздохнул. Он положил молот на наковальню и посмотрел сыну в глаза.
— Мальчик мой, я знаю, что ты пришёл узнать.
— Я…
— Не стоит это отрицать.
На лице сына отразилась боль из-за тревоги отца.
— Я не хочу навредить тебе.
— Знаю, но ты заслуживаешь правды. Я боюсь лишь только того, что она будет для тебя значить.
Сын положил руку на плечо Н’бела и осторожно взял его за подбородок. Рядом с нависшим над ним сыном кузнец казался ребёнком.