Еретическое путешествие к точке невозврата
Шрифт:
Отослав Карла, Вольфгер уселся за стол напротив монаха, наполнил два кубка вином, один взял себе, а другой пододвинул ему, положил подбородок на руки и молча вопросительно посмотрел на собеседника.
Отец Иона молчал, нервно потирая руки. Он явно не знал, с чего начать.
Вольфгер решил ему помочь.
– Послушай, отец мой, я вижу, что тебя что-то гнетёт. Откройся мне, облегчи душу, хоть я и не священник и не имею права исповедовать. Но ведь я вырос у тебя на руках, ты меня воспитал, и я считаю тебя вторым отцом. Клянусь, ничего из сказанного тобой за пределы этой башни не выйдет. Рассказывай.
Отец
– Понимаешь, Вольфгер, есть вещи, о которых очень трудно говорить, как будто выворачиваешь душу наизнанку. Это только моё… Рассказать – как пройтись по улице в исподнем… Но ты прав, рассказать надо, ведь я за этим и пришёл, правда?
Монах схватил кубок и в несколько глотков опорожнил его, потом побледнел, закрыл рот ладонями и пробормотал:
– Ну вот, опять грех… А ведь я дал зарок не прикасаться к вину… Конченный я человек…
Вольфгер, сын мой, ты знаешь, что я – неважный слуга Божий… Не спорь, не спорь, это так и есть. Я, конечно, пытаюсь преодолеть себя, но мирское во мне слишком сильно… И всё же, некий малый дар, отпущенной по благости Создателя, у меня есть… То есть, что я говорю… Был… В этом-то всё дело! Был!
– Отец мой, – терпеливо сказал Вольфгер, – прости, но пока я ничего не понимаю. Как же я смогу помочь тебе, если никак не возьму в толк, о чём идёт речь?
– Сейчас… – хмуро ответил монах, – давай, я попробую начать с самого начала. Ты, конечно, знаешь, что не по силам мне творить Святые чудеса, и никогда не было по силам. Я что? Мог, помолившись, зубную боль снять, мог роженице помочь, ну, мог помочь умирающему легко отойти… Но мог! Мог! А теперь ничего этого не могу… Правда, Он иногда отказывал мне в даре и раньше, если я особенно ну… грешил… Вот и в этот раз я подумал, что, может, выпил лишнего, да и вдова шорника, Марта, гм… ну, ты понимаешь… да… Сначала-то я особенно не волновался, наложил на себя пост, утром и вечером бил поклоны, молился, но… ничего не изменилось… А самое главное, знаешь, Вольфгер, теперь, когда я вхожу в храм, я не чувствую в нем ну… божественности, что ли, намоленности, святости… Не знаю, как объяснить. Я не привык об этом говорить, это всегда было только между мной и Им, а теперь… Слова приходится из себя тащить клещами, с кровью, с мясом…
– Постой-постой, – осторожно перебил его Вольфгер, – значит, раньше, когда ты входил в храм, ты всегда чувствовал в нём присутствие, скажем так, некоего божественного начала?
– Ну… да, можно сказать и так, – нехотя ответил отец Иона.
– А почему я не чувствовал?
– Мне не удалось привить тебе истинной веры, – вздохнул монах, – я каждый вечер молюсь за спасение твоей души. Твоё неверие – мой тяжкий грех, возможно, если бы в детстве я мог собственным примером показать тебе…
– Оставим это, – отмахнулся Вольфгер, – значит, суть твоего беспокойства в том, что ты утерял связь с богом?
– Не только, – тяжело вздохнул монах, – есть кое-что ещё. Но ты мне, пожалуй, не поверишь, пока не увидишь собственными глазами. Прошу тебя, давай спустимся в замковую часовню и посмотрим. Если мои опасения не сбудутся, тогда можешь с полным правом называть меня старым идиотом, и я с тобой буду совершенно согласен…
– Что за опасения?
– Прошу тебя, давай спустимся в часовню. Если мои страхи напрасны, и говорить не о чем, а если не
– Ну, хорошо, пойдём, – пожал плечами Вольфгер. – Только я возьму подсвечник, там, наверное, темно…
Они спустились по лестнице и вышли из башни. Чтобы попасть в часовню, нужно было перейти через замковый двор, вымощенный камнем. Пока ждали старика-дворецкого со связкой ключей, Вольфгер, прислонившись к нагретой осенним солнцем стене часовни, разглядывал двор.
Замок жил обыденной, мирной жизнью. Кухарка пронесла лукошко яиц, дворовый мальчишка, давясь от смеха, гнал хворостиной козу, выскочившую под ноги хозяину и со страху насыпавшую на камни шариков, стучал топор – на заднем дворе рубили дрова. Вольфгер попытался представить себе мирный, сонный замок в осаде крестьянского войска – и не смог.
Наконец, появился дворецкий. Он долго возился с заржавевшими ключами, подбирая нужный, замок лязгнул и дверь отворилась. Вольфгер зажёг свечи, передал подсвечник отцу Ионе, а сам остался у входа.
Монах, как видно, точно зная цель посещения часовни, направился к алтарю и поднял подсвечник, освещая центральную икону.
– Вольфгер, иди сюда, – позвал монах таким странным голосом, что барон вздрогнул. – Взгляни.
Вольфгер подошёл к алтарю, взял подсвечник из дрожащей руки монаха и принялся рассматривать икону с привычным каноническим сюжетом: Святое семейство, Бог-Отец, Богоматерь, Святой Младенец у неё на руках. Сначала всё казалось обыденным и привычным, но что-то царапало глаз.
– Младенец… – подсказал монах, – посмотри на лик Святого Младенца. Вольфгер вгляделся и увидел, что из уголков глаз божественного ребёнка тянутся две красные дорожки.
Святой Младенец плакал кровью.
– Какой негодяй испортил икону? – рявкнул Вольфгер.
– Тише, тише, не привлекай внимания черни… пока… – шепнул монах. – Посмотри внимательнее на икону.
Вольфгер поднёс подсвечник к самим ликам, рискуя закоптить их свечной сажей, и вгляделся. Кровавые дорожки тянулись по лику младенца под старым и пыльным слоем лака. Пририсовать их было совершенно невозможно.
– Что же это?! – ошеломлённо спросил барон.
– То, чего я и боялся, – подавленно ответил монах. – В моей часовне – то же самое… Кровавые слёзы. Давай вернёмся в башню. Разговор у нас будет не для чужих ушей.
***
Они вернулись в башню и уселись за стол. Теперь нервничал Вольфгер, а монах был каменно спокоен.
– Ну, что скажешь? – спросил барон.
Отец Иона долго молчал, потом спросил:
– Мальчик мой, скажи, ты читал Откровение Иоанна Богослова?
– Наверное, читал, если ты меня в детстве заставлял, – пожал плечами Вольфгер,– а с тех пор у меня как-то не находилось повода, знаешь ли…
– Чему удивляться, если даже аристократия, и та не читает Писание? – вздохнул монах.
– А церковь в этом сама виновата! – жёстко отпарировал Вольфгер. – Мой покойный отец с великим трудом мог нацарапать свою подпись под документом, а ты хотел, чтобы он читал Библию, написанную на латыни! Да большая часть наших дворян вообще неграмотна! Считается, что чтение книг – удел священников и монахов, о чём ты говоришь?! Да если бы Римская курия желала, чтобы аристократия читала Писание, она позаботилась бы перевести на немецкий язык хотя бы Евангелие!