Эрика
Шрифт:
Доктор сидел на своем месте и что–то писал. Не глядя на девочку, он сказал:
— Садись, высыпь себе витамины в ладонь. Только немного, а то покроешься мелкими красными пятнами. За тобой сейчас придут из приюта.
— Уже!? — выдохнула Эрика со страхом.
Доктор, вздохнув, спросил:
— А что вы, девочки, делаете в приюте? Чем занимаетесь? Вяжете, вышиваете, шьете?
— Ничего не делаем, — сказала расстроенная Эрика.
— Совсем ничего? — удивился доктор.
— Нет. Зимой много снега, мы дорожки расчищаем. А летом делаем тяжелые кирпичи из глины. У нас много низких бараков. Их засыпает по крышу снегом. Их надо делать выше.
— А потом?
— Потом делаем легкие кирпичи из коровяка, сушим, чтобы зимой
— Почему ты так думаешь?
— Мы же тоже дети. А нам нельзя выходить даже за территорию детского дома. — Вдруг Эрика увидела воспитательницу и замолчала. Та сухо сказала:
— Фонрен, иди в палату и переодевайся. Нас подвода ждет.
Доктор удивленно посмотрел на воспитательницу и показал на бумагу:
— Выписываю вам ребенка. Но она слабенькая. Чем у вас там дети занимаются, я не знаю. Но этой девочке нельзя поручать тяжелый труд.
— Видите ли, доктор, — начала воспитательница, — у нас не обыкновенный детский дом. Мы трудом перевоспитываем их, по методу Макаренко.
— А от чего перевоспитываете? Разве эта девочка преступница? А другие?
— Сами девочки нет. Но они росли или родились в семьях, где их души растлевали с рождения: в семьях врагов народа, немецких семьях… Вы же знаете, были в лагере…
Доктор понял, что говорить опасно, отдал воспитательнице больничное дело Эрики и, вздохнув, сказал: «Надеюсь девочка выздоровеет окончательно». Он просто понял, что эта женщина больше тюремная надзирательница, чем воспитательница. Но ничем помочь девочке не мог.
* * *
В раннем детстве, когда после ухода домой воспитательницы дети рассказывали сказки, в основном страшные, немецкие девочки переводили на русский язык сказки братьев Гримм. И жутко было лежать Эрике в темноте и представлять себе комнату, в которой лежат отрубленные головы. А сколько было религиозных праздников! Старшие девочки заранее днем чертили мелом кресты на окнах, дверях, углах, чтобы черт не проник в барак. Но Эрика все равно боялась, потому что кто–то сказал: «Он может в замочную скважину пролезть». В страхе она думала: «Значит от него никуда не скрыться. И крестики не помогут».
Инна, с которой она спала, тоже тряслась от страха. Дети тесно прижимались к друг другу. Но время шло и постепенно страхи проходили. В школе им объясняли, что Бога нет, а черта и подавно, и все происходит по воле природы. Потом пришла новая воспитательница, установила жесткий порядок и особенно несладко пришлось Эрике: за то, что она немка, баронесса, за то, что голову высоко носит и вообще за красоту. Эрика раздражала воспитательницу одним своим видом. И та всячески натравливала на нее девочек. С Эрикой никто не разговаривал при воспитательнице, все боялись. Когда же та уходила, к ней за стол для занятий садились Инна и Миррочка. Они переговаривались как бы между собой, так, чтобы старшие потом на них не донесли, что они дружат с Эрикой. Инна вклеивала в очередную тетрадь фотографии и статьи из газет о героях гражданской, Отечественной войн и героях труда. Она нашла себе хобби. Миррочка распускала актированные рваные кофточки и что–то вязала. Гнилые нитки постоянно рвались, она их связывала. А Эрика рисовала любимую ей свободу: холмы, дорогу, речку, солнце и цветы.
В один из воскресных дней Миррочка прошептала Эрике: «А сегодня Пасха». Девочкам стало грустно. Скоро начнется каторжное лето, до поздней осени, без отдыха и выходных.
Эрика же любила ходить в школу, потому что там не было ее надзирательницы и на переменах можно было потолкаться среди поселковых детей. Правда, последнее время они тоже ее обзывали: «Смотрите, баронесса пошла! Эй, фон барон!» А к тринадцати годам, когда Эрика вытянулась, появилось еще одно несчастье: это фильмы о войне, немцах и красивых
А в понедельник вечером было назначено общее собрание воспитанников детского дома, которое повергло ее в шок. Выяснилось, что несколько девочек, ее ровесниц, из которых она знала только Зину Шмидт, бегали тайком в поселковую церковь креститься, и там им повесили на шею крестики.
В большой столовой, которая была предназначена для таких случаев, сдвинули столы. Детей построили полукругом, причем в первых рядах стояли мальчики. Девочек с крестиками на шее завели в склад, где актировали белье, изрезали и без того ветхие платья и приказали им надеть их на голые тела. Плача, девочки выполняли приказ перед угрозой поместить их в детскую колонию. Их вывели в круг и заставили махать руками, бегать по кругу и повторять: «Мы верующие бабочки». Их изрезанные юбки оголяли тела, и мальчики громко хохотали. Не только одна Эрика была в ужасе. Все девочки молчали. И только Инна громко выразила общее мнение: «Я бы не хотела такого позора. Никогда не буду верить в Бога». Про себя Эрика подумала: «Я тоже».
Жить в приюте становилось все более невыносимой. И она мечтала о том дне, когда ее наконец выпустят на волю.
Перемены
Наступила весна 1953 года. Давно не было в живых профессора Тринкверта, верного друга, ангела–хранителя семьи Гедеминовых. И много всяких волнений было у князя Александра по поводу ущемления свободы его жены и возможности ее свиданий с их малолетним сыном Альбертом. И, наконец, тиран умер.
Узнав о реабилитации жены и своих друзей, Александр Гедеминов развил бурную деятельность. Он получил от руководства лагеря направления на обувную фабрику для себя, Адели, графа Петра, княжны Мари и Эдуарда. Дело было за тем, чтобы сразу получить комнаты в бараке.
Комендант рабочих бараков, Нюра, дала Гедеминову ключи, чтобы он выбрал свободные комнаты. Для своей семьи он оставил две угловые, отметив, что сможет пристроить еще комнату и мастерскую. Рядом выбрал комнату Эдуарду. Две другие комнаты находились в бараке по соседству. Он отвел их для княжны Мари и графа Петра, очень надеясь, что эта немолодая пара все же решится на брак, и тогда они смогут пробить дверь из одной комнаты в другую, соединив их таким образом вместе.
Гедеминов нашел каких–то женщин, которые за деньги быстро и качественно привели комнаты в порядок, привезли необходимую мебель и постельное белье, материал для оконных занавесок. Особенно старательно работала женщина из его барака, Надя. Она Александру Гедеминову понравилась и он наметил ее в домработницы и няни сыну Альберту.
В день освобождения узников из лагеря Гедеминов нанял грузовик и поехал встречать жену и друзей. Он ждал долго. Сыну Альберту не терпелось. Он периодически спрашивал: «Папа, долго мы еще будем маму ждать?» Наконец они увидели ее в старом ватнике и казенных ботинках. Адель выбежала из ворот, бросилась к сыну и заплакала. Это были слезы радости. Гедеминов поднял жену вместе с сыном на руки и понес их к грузовику. Потом вернулся и по очереди встречал Эдуарда, графа Петра и княжну Мари. Они были одеты так же, как Адель. Всем он приготовил одежду, но ему не хотелось, чтобы его жена и друзья предстали в таком виде перед многочисленными обитателями бараков. Комендант Нюра и так трезвонила на каждом шагу, что здесь будут жить заключенные. Люди пугались и даже возмущались, принимая их за уголовников. Поэтому князь Александр велел шоферу ехать к магазину и на оставшиеся деньги купил дешевые плащи и обувь.