Эрика
Шрифт:
— Приставка фон, как ты уже знаешь, была у баронов. Тебя в школе, наверное, обзывали баронессой?
— Да, — тихо ответила Эрика.
— Ну вот. А как будут реагировать в городе твои ровесники на эту фамилию? У тебя будут вечные проблемы. Имя я тебе тоже поменяла. Теперь ты Ирина. Помни никто, кроме официальных лиц, не будет знать, что ты немка. Но я обязана указать национальность в свидетельстве о рождении. А теперь самое главное, девочка. Радоваться или огорчаться услышанному ты не должна. О том, что мать твоя умерла, сообщил нам твой отец. Да, отец жив. Родители твои немцы. Отец твой узнал от кого–то, что сестра его
Эрика плохо понимала, что говорила директриса. Потому что услышала главное — у нее есть отец. Все воспитанницы детского дома, одинаково любили Сталина и горько плакали, когда он умер, и все не любили своих матерей, по вине которых они вынуждены были жить в приюте. Об этом им часто напоминали. Если бы матери их не были врагами народа, то не сидели бы по тюрьмам. У Эрики была особая причина ненавидеть мать. Она хорошо помнила, как та привязала ее за ногу к шкафу и, несмотря на то, что Эрика плакала и тянулась к ней ручками, закрыла дверь на замок и ушла. О том, что мама сделала, Эрика никогда ни одному человеку не говорила, даже лучшей подружке Инне. Это жгло ее горькой обидой.
«Что там еще говорила директриса? — вспоминала Эрика. — Ах да!»
— Мой тебе совет — рассчитывай только на себя. У отца другая семья, два сына, и вряд ли его жена захочет иметь такую большую дочь.
Но Эрике не верилось, что отец (какое волшебное слово!), ее родной отец, откажется от нее. Сердце девочки билось часто–часто. Новая жизнь — что будет дальше? И ожидала она от жизни только хорошего, готова была полюбить и мачеху, и своих братьев, и всех людей на земле сразу.
На обувную фабрику Эрику повезла воспитательница. Ехали долго. А когда приехали в город, Эрика увидела ухоженные газоны и чистую улицу центра, через который проезжали.
«Здесь я буду жить!» — радовалась она.
В отделе кадров воспитательница сдала ее документы и попрощалась с ней:
— Смотри, веди себя хорошо, чтобы нам за тебя не было стыдно, — сказала она и ушла.
Эрика растерялась. Вот так просто она остается на земле совсем одна? Сердечко ее сжалось. Но, вспомнив об отце, она успокоилась.
— Сиди здесь и жди коменданта. Она тебя в общежитие отведет, — сказала начальник отдела кадров. — А в понедельник утром придешь сюда. Здесь сбор учащихся будет. Не опаздывай.
Начальник отдела кадров ушла. Неожиданно зашла грубоватая женщина и спросила: — Ты, что ли, ждешь? Пойдем. Катькино
— Эрика. Ой, нет. По–русски я Ирина, — поправилась Эрика.
Женщина, что стояла в дверях, услышала это и сказала:
— Опять немку привезли. Откуда только берут их. Нюрка, ты куда ее?
— Куда–куда. На кудыкины горы. В общежитие к б…м. На Катькино место.
— Вроде мала еще для этих дел, — засомневалась женщина.
— Ничего, раньше начнет — быстрей закончит жизнь бездомной на вокзальной плошаде, — бурчала комендант, которую почему–то никто не назвал по отчеству. Разговор Эрике был совершенно не понятен. Она просто чувствовала неприязненное отношение этих людей к себе и не понимала причины.
Пришли к какому–то низкому бараку, зашли в общежитие. Две комнаты, на кроватях сидели три девушки.
— Вот, на Катькино место новенькую привела. Обучайте скорей распутству, — ехидно сказала комендант и вышла за дверь.
Девочки смотрели на Эрику молча, и она спросила: «А где б…ди?» Все три девчонки грохнули от хохота и повалились на кровати. А одна от смеха свалилась на пол. Девочки, показывая на нее пальцем, начали снова хохотать.
— У меня уже живот болит от смеха. Давайте перестанем, — предложила рыжеволосая.
— А у меня рот разрывается. Хватит, — умоляла девушек другая.
Наконец смех затих, и, утирая слезы, одна из девочек спросила Эрику:
— Ты откуда взялась?
— Из детского дома, — тихо ответила Эрика, помня, что если старшие спрашивают, то младшие обязаны отвечать.
— У вас все там так матерятся? — спросила другая.
— Я не слышала такого слова, — удивилась Эрика. — Мне комендант сказала, что буду жить с б…ми, а где они — не сказала.
Девчонки снова стали смеяться и показывать друг на друга, пока одна из них не сказала:
— Хватит. Она же не знает, что это такое, — и объяснила ей: — Это очень нехорошее слово, грязное. Тебе рано материться. Сколько тебе, лет четырнадцать?
— Нет, мне уже шестнадцать. Но комендант сказала, а взрослые всегда правы. Мы должны их слушаться. И не надо смеяться, — заметила Эрика.
— Тоже выдумала — слушаться комендантшу. Вот она тебя уже научила матерному слову, — выговаривала ей рыжеволосая. — Она много чего скажет, а ты не повторяй. Мы тоже новенькие. Будем вместе учиться. А когда ты была в конторе, не видела, мальчишек принимали или нет? — спросила она снова Эрику.
— Нет, не видела.
— Ну, тогда клади свои вещи вон в ту тумбочку, а вон та кровать у стены — твоя. Подушка и матрац есть, а простыня у тебя должна быть своя.
— А мне не выдали простыней в детском доме, — сказала Эрика, но девушки уже не слушали ее и продолжали прерванный разговор.
— Да, а как тебя зовут? — вспомнила все та же рыжеволосая, назвавшись Верой.
И Эрика впервые назвала себя:
— Ирина Рен я по паспорту.
— Ну и сочетание звуков, — удивилась черненькая, представившись Леной.
А Эрика, услышав из собственных уст свое новое имя, подумала: «Надо привыкать».
* * *
Весь мир для Эрики был новым и интересным. Люди, разговоры, окружающие вещи, обстановка, первые занятия в училище. Из сорока учащихся большинство было девушек. Она насчитала шесть парней. Глаз сразу выхватил одного, самого симпатичного. К нему уже бессовестно липли девушки.