Эрика
Шрифт:
Подъезжали. Уже виднелись первые дома. Майское солнце ласково светило, ветер гнал по небу облака, а князь Александр любовался женой. Ей было уже 33 года, но она выглядела на 25. Он любил ее по–прежнему, и к этому с годами прибавлялась огромная нежность.
Княжна Мари должна была бы радоваться свободе. Но выражение ее лица было растерянным. Она осознала, что в свои сорок лет осталась одинокой, и задумалась: «Как–то будет относится ко мне на свободе граф Петр? Эдуард вряд ли останется работать на фабрике, скорее подастся в цирк». Она увидела, что Эдуард оживленно шепчетсяся с князем Александром. Тот, довольный, кивал головой, изредка поглядывая на Мари. На самом деле Эдуард заверял того, что он очень скоро с цирком двинет в Москву, раскопает
— Здесь на свободе золото зубным техникам и врачам сбудем. Но не в нашем городе, чтобы не попасться.
— Посмотрим, посмотрим, — отвечал князь Гедеминов, думая о том, как граф Петр и Мари найдут обстановку в комнатах, о которых даже и не мечтали, и заранее радовался. В шкафах их ждала и одежда, и обувь, и даже посуда и продукты на столах.
Подъехали. Их, оказалось, ждали. Жители бараков, работники фабрики молча окружили грузовик и смотрели, как сначала один бывший заключенный спрыгнул с грузовика. Потом представительный человек в плаще и шляпе снимает с грузовика женщину и ребенка, а стриженный маленький черный человек женщину, тоже небольшого росточка, как будто те не могут спрыгнуть сами, как это обычно делают работницы фабрики. Гедеминов же, вместе со всеми, сначала открыл комнату княжны и, уходя, услышал ее радостные возгласы, потом показал графу его комнату, затем комнату Эдуарда, повел графа за собой и показал тому свои комнаты, напомнил им всем, что ждет к ужину через два часа. Наконец, оставив жену с сыном вдвоем осваиваться и переодеваться, пошел с Эдуардом в магазин за вином и продуктами. Фабричные женщины смотрели вслед представительному человеку в шляпе. Он больше напоминал им какого–нибудь начальника. И не понимали, что общего между ним и стрижеными бывшими заключенными. Кто–то предложил: «Этот того охраняет, чтобы не сбежал».
Но подошла комендант Нюра и объяснила, что здесь все заключенные, а тот, про которого говорят, вообще почти тридцать лет в лагере был и что в справке, которая пришла из милиции на него в отдел кадров, написано: «Срок отбывал за бандитизм». Просто он давно из лагеря вышел, поэтому не острижен.
На некоторое время комендант Нюра сделалась героем дня. От нее ждали новых сведений. Но она только и могла пересказывать другим то, о чем говорила раньше, добавив, что жена бандита сидела за шпионаж и что она немка. А про графа Петра сказала:
— Черный человек был предателем, отсидел, теперь будет работать художником. А еще один — тот тоже немец. Он артистом цирка работал до войны, так в справке написано.
* * *
Гедеминов готовился к первому ужину с друзьями на свободе. Он знал, что Эдуарду безразлично, где он, князь, взял деньги на обстановку их комнат и одежду. Но понимал, что у княжны Мари и графа Петра к этому будет совсем другое отношение. И чтобы друзья не мучились тем, что на его деньги жизнь начинают, вечером, когда все собрались у него за столом, он начал говорить по–французски:
— Что ж, мы теперь относительно свободны. Как говорил де Вовенарг: «Не жалко, что человек лишился своих денег, своего дома, имения — все это человеку не принадлежит. А то жалко, когда человек теряет свою истинную собственность — свое человеческое достоинство». Слава Богу, до сих пор мы его сохранили. Жить надо дальше, приняв смиренно то, что уготовила нам судьба сегодня, и надеяться, что впредь она будет к нам милостива. Я всем вам давно обещал, что адаптируюсь к жизни на свободе. И вот, как только узнал о вашем освобождении, сразу взял для вас направления именно на обувную фабрику, потому что здесь есть жилье. Мне непросто было убедить коменданта поставить вам и мне в комнаты мебель, — сочинял он. — Но она есть. Дальше я получил подъемные деньги. (Гедеминов знал, что подъемные давали тем, кто был завербован. Но знал также, что «вечные узники» граф Петр и Эдуард, а также дамы не имели понятия об этом слове. В их лексиконе оно отсутствовало, и поэтому
Княжна Мари, довольная, ответила:
— Спасибо, князь Александр. Знаете, я найду дополнительный заработок. В лагере меня научили вязать вологодские кружева. Я завтра же куплю ниток. И в городке, наверное, портные есть. Я найду себя. Им буду сбывать кружева.
Гедеминов подождал, пока княжна выговорится, и рассказал графу о его месте на фабрике и поздравил его:
— Вы снова художник. Будете рисовать портреты вождей революции, передовиков производства и писать лозунги к советским праздникам.
— Дорогая, — он повернулся к своей жене, — хочу тебя огорчить, лечить ты не сможешь. Ты поражена в правах и обязана отработать принудительно один год. Потом получишь паспорт, и мы оформим свой брак официально. У тебя тоже несложная работа. Денег, дорогая моя княгиня, конечно, столько же получишь за свой труд, сколько и княжна, ну, может, чуть больше. Дальше, Эдуард…
— Князь Александр, я у вас на службе, — перебил его Эдуард. — Вы меня еще не увольняли. А пока я вам не нужен, пойду в цирк работать. За меня переживать не надо. Носом чую — в город едет цирк. Май месяц! Теперь я не пропаду.
— Ну, тогда, — Гедеминов посмотрел на всех бывших заключенных и на своего сына, молча сидевшего рядом с матерью, — за свободу! Осушим наши бокалы. Зажжем свечи и минутой молчания помянем профессора Тринкверта, чье имя носит наш сын, и всех, кого погубила эта людоедская власть.
Мужчины пили за любимых женщин, за то, чтобы все, кто потерялся в войну, наконец обрели друг друга, за то, чтобы Адель нашла дочь. И еще много тостов звучало в этот вечер.
Гедеминов выпил больше чем надо, но помнил о неприспособленности своих друзей к жизни на свободе и потому продолжал:
— По–русски говорить мы вообще не будем, только при Эдуарде — по–немецки, коль он французского не знает. И так как Советское государство поставило нас вне закона, будем жить нашей маленькой колонией, не поддаваясь на провокации, но помня о враждебном окружении.
Граф Петр, тоже изрядно опьяневший, шутя предложил:
— Князь, будьте нашей армией и министром обороны.
— Согласен, — засмеялся Гедеминов.
— Тогда, — сказала Адель, — я буду министром здравоохранения. Мне тоже в нашем маленьком «государстве» портфель полагается.
— Князь Александр, а сколько часов работают дворники? — спросила княжна Мари.
— Часа два, три. Остальное время они свободны.
— Тогда я беру портфель министра образования. На мне будет воспитание поколения юных дворян, — посмотрела Мари на сына Гедеминовых, который дремал, прижавшись к боку матери.
— Значит, один я не у дел, — шутя обиделся граф Петр.
На что Гедеминов сказал ему с иронией:
— Вам поручается пропаганда — самый важный участок работы. Вы, граф, будете освещать нашу деятельность. Например, находите меня за работой на фабрике, рисуете в фартуке, с молотком в руке и подписываете: «Заботливый министр обороны, князь Гедеминов сам подбивает подметки на сапоги солдатам». Затем пишите портрет министра здравоохранения княгини Адели за работой на фабрике и подписываете: «Министр здравоохранения самолично протирает тряпочкой обувь, чтобы на ней не осталось микробов». Ну, а княжну Мари — с метлой в руках: «Княжна в борьбе за чистоту и порядок». Когда–нибудь ваши рисунки не будут иметь цены.