Эркюль Пуаро
Шрифт:
Мисс Коул продолжала:
– Джудит очень предана своему работодателю и за него готова любому выцарапать глаза. Она яростно осуждает эгоизм миссис Франклин.
– Вы тоже считаете, что жена доктора эгоистична?
– Да, но я могу ее понять... Я... я понимаю больных. Я могу также понять, почему доктор Франклин ей потакает. Джудит, конечно, считает, что ему нужно было оставить свою жену где угодно и продолжать работу. Ваша дочь с большим энтузиазмом занимается научной работой.
– Я знаю, – ответил я без особой радости. – Порой меня это огорчает. Это кажется неестественным,
Последовало молчание. Затем мисс Коул произнесла странным тоном:
– Я не знаю.
Я ужаснулся, спохватившись, что по недомыслию говорил с ней так, словно мы – ровесники. А ведь на самом деле она на добрый десяток лет меня моложе, и я невольно совершил страшную бестактность.
Я рассыпался в извинениях, запинаясь от неловкости. Мисс Коул прервала меня:
– Нет, нет, я не то имела в виду. Пожалуйста, не извиняйтесь. Я имела в виду только то, что сказала. Я не знаю. Я никогда не была «молодой» в вашем понимании. Я никогда не знала, что такое «веселиться».
Что-то в ее голосе – горечь, глубокая обида – привело меня в замешательство. Я сказал несколько неловко, но искренне:
– Простите.
– О, ничего, это не важно. Не огорчайтесь так. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Я повиновался.
– Расскажите мне о других людях, живущих в этом доме, – попросил я. – Если только они вам знакомы.
– Я знаю Латтреллов всю свою жизнь. Грустно, что они вынуждены заниматься такими вещами, особенно жаль его. Он славный. И она лучше, чем вам кажется. Ей приходилось жаться и экономить всю жизнь, вот почему она стала несколько... скажем так – хищной. Когда постоянно приходится на всем выгадывать, это в конце концов сказывается. Единственное, что мне в ней не нравится, – ее экзальтированность.
– Расскажите мне что-нибудь о мистере Нортоне.
– Рассказывать особенно нечего. Он очень милый, довольно застенчивый и, пожалуй, немного глуповатый. Никогда не отличался крепким здоровьем. Он жил вместе с матерью – сварливой недалекой гусыней. Думаю, Нортон был у нее в полном подчинении. Несколько лет тому назад она умерла. Он хорошо разбирается в птицах, цветах и все такое прочее. Нортон очень добрый, и он из тех, кто много видит.
– В свой бинокль, хотите вы сказать?
Мисс Коул улыбнулась:
– О, я выразилась не в буквальном смысле. Я имела в виду, что он многое замечает. Как и большинство тихих людей. Он не эгоистичен и очень внимателен ко всем, но в какой-то мере это неудачник, если вы понимаете, что я имею в виду.
Я кивнул:
– О да, я понимаю.
Внезапно в голосе Элизабет Коул снова зазвучала горькая нота:
– Именно это угнетает в подобных
Ее голос замер. Глубокая печаль проникла мне в душу. Как это верно! У тех, кто собрался здесь, нет будущего. Седые головы, отлюбившие сердца, утраченные мечты. Я сам, пребывающий в тоске и одиночестве. Женщина возле меня, исполненная горечи и разочарования. Доктор Франклин, энергичный и честолюбивый, планы которого срываются, и его жена, изнуренная болезнью. Тихий маленький Нортон, который, прихрамывая, бродит по окрестностям и наблюдает за птицами. Даже Пуаро, когда-то блистательный Пуаро, теперь прикованный к инвалидному креслу старик.
В прежние времена все было иначе – в те дни, когда я впервые приехал в Стайлз. Эта мысль была так печальна, что я не сдержался и с губ моих сорвался горестный стон.
Моя собеседница поспешно спросила:
– Что такое?
– Ничего. Просто меня поразил контраст. Знаете, в молодости, много лет назад, я бывал здесь. Я думал сейчас о том, что многое изменилось с тех пор.
– Понятно. Значит, это был счастливый дом? Все были счастливы здесь?
Любопытно, как иногда мысли сменяют одна другую, словно стеклышки в калейдоскопе. Это произошло со мной сейчас. Замелькали картины давних событий. И наконец мозаика сложилась в правильный рисунок.
Мне дорого было само по себе прошлое, а не его реальные события. Потому что даже тогда, в то далекое время, в Стайлз не было счастья. В памяти вставали бесстрастные факты. Мой друг Джон и его жена, оба несчастные, недовольные жизнью, которую вынуждены были вести. Лоренс Кавендиш, погруженный в меланхолию. Юная Синтия, жизнерадостность которой омрачалась ее зависимым положением. Инглторп, женившийся на богатой женщине ради ее денег. Нет, никто из них не был счастлив. Этот дом не знал радости.
Я сказал мисс Коул:
– Я поддался обманчивому чувству ностальгии. Этот дом никогда не был счастливым. И сейчас тоже. Все здесь несчастны.
– Нет, нет. Ваша дочь...
– Джудит не счастлива, – возразил я и вдруг отчетливо понял это.
Да, Джудит не была счастлива.
– Вот и Бойд Каррингтон, – неуверенно продолжал я. – На днях он говорил, что очень одинок. Однако, несмотря на это, мне кажется, что он наслаждается жизнью: у него есть дом и еще много всего.
Мисс Коул ответила довольно резко:
– О да, но ведь сэр Вильям другой. Мы не чета ему. Он пришел сюда из другого мира – мира успеха и независимости. Он преуспел в жизни и сознает это. Он не из числа... покалеченных.
Меня удивило выбранное ею определение. Я озадаченно взглянул на свою собеседницу.
– Какое странное слово пришло вам на ум! Отчего, не поясните ли?
– Потому что, – с неожиданным ожесточением ответила мисс Коул, – это именно так и есть. Во всяком случае, в отношении меня. Я покалечена.
– Я вижу, что вы были очень несчастны, – мягко произнес я.