Ермак. Том II
Шрифт:
– Раззява! – выругал рыжего Никита Пан. – Чего орешь непотребное!
– Страшенно, атаман! – чистосердечно признался пищальник.
– А ты не страшись! Ты пищаль крепко держи и бей справно! – внушительно сказал Пан.
И в самом деле, надвигался ураган: разгоряченные кони с храпом рвались вперед. Вот уже видны оскаленные зубы всадников, обезумевших в злобе. Еще пронзительнее стали крики.
Казачий лагерь сковало безмолвие. Над зеленым холмом развевалась парчовая хоругвь…
Татары приближались, вот-вот яростная волна опрокинется на казачьи сотни
Подпустив ближе татар, казаки в упор ударили из фузий. И начали падать люди, опрокидываться кони; на зеленом поле все перемешалось. Орда заколебалась и отхлынула. Но затем снова ринулась на казаков. Разбился о казачью силу и этот вал, оставя на земле сотни тел. Вновь и вновь собирал всадников Маметкул и бросал к яру, но, зацепившись за холмы, казаки встречали их бойким огнем. Солнце поднялось высоко, жгло, и повольников мучила жажда. Вода рядом, за спиной плещет Тобол, и это еще больше возбуждало.
Ермак стоял на холме и хмуро разглядывал поле. Справа и слева лежали глубокие овражины, густо поросшие ольшаником. По ним пробирались казаки Иванки Кольца и Брязги. Пора бы уже тут быть, а их не было. В нагретом мареве все расплывалось, над истоптанным лугом плыли облака пыли. Издали, с бугра, все казалось непонятным и беспорядочным. Сумятицу дополняли беспрерывные крики татар и русских.
Бой затянулся, уже стало падать за Тобол солнце. И вдруг по набегавшей конной орде вспыхнули пищальные огни, раздался тяжкий топот и оглушительный вой и гул. С фланга ударили казаки. Ермак довольно крякнул и перекрестился: не подвели Кольцо и Брязга!
Поп Савва, который в обереженье остался подле атамана, видел, как крепко сжималась и разжималась на рукояти меча рука Ермака. Ноздри атамана раздувались. Не успел иерей опомниться, как Ермак сорвался с бугра и устремился в самую кипень.
– Куда, батьк-о-о! – заорал Савва, силясь его остановить.
Ермак не оглянулся. Широким, уверенным шагом шел он по полю, взрытому копытами.
Что тут делать? Знал удалый беглый поп, стань он на пути батьки с запретом – снесет тот сгоряча с него башку. Отсюда, с бугра, ему было видно, как вздымается и опускается тяжелый широкий меч атамана. С низко надвинутым шеломом, в кольчуге, стоял Ермак, словно вросший в землю, среди орды и рубил сплеча. Над ратным полем с граем вилось воронье. Их не пугал ни полет стрел, ни крики – запах мертвечины манил на пир. Карканье мешалось с неистовым воем татар, которые осиным роем окружили атамана. И углядел Савва, как в клубах пыли взвился аркан, ловко пущенный на плечи батьки.
– Все! – решил поп и от страшного смятенья на миг закрыл глаза. – Аминь! Что только будет с нами?..
Потом взглянул и с удивлением увидел, как батька схватил аркан, разорвал его и мечом стал прорубать дорогу к всаднику в латах.
– Ну и ну! Здорово! – выдохнул поп. – Это на царевича он! – Не мешкая, Савва выхватил меч и побежал на помощь к атаману.
– Бей супостатов! – исступленно
Когда Савва очнулся, все тело его дрожало от холода. Стуча зубами, он увидел над быльником красный ущербленный месяц, а перед собою – на кочке – дружинника, в груди которого торчала длинная стрела. Рядом, в чаще горькой полыни, сверкали два зеленых блуждающих огонька.
«Волк!» – сообразил Савва и нащупал меч.
Сколько времени он снова пролежал в забытьи, он не помнил. Очнулся второй раз, когда уже лежал у костра и услышал казачий говор. Над ним склонился Ермак и укоризненно промолвил:
– Эх, разудалая головушка, гулевой поп, ну, куда тебя погнало?
В суровом голосе батьки Савва уловил теплые нотки. Схватив руку атамана, он пожал ее:
– Не кори меня, батька, душа зашлась, не утерпел. А башка у меня крепкая, выдержит. Как же бой?
– Бой? – посерьезнел Ермак. – Что ж, бой один кончился. Завтра – другой!
Под утро через вересковые трясины, весь мокрый, изодранный и хмурый, приполз Хантазей. Его отвели к Ермаку.
– Садись! – ласково сказал батька. – Говори, что узнал.
Вогул уселся на землю. Глаза его слипались – он не спал три ночи.
– Был татарский стан, головни, пепел разметаны, – начал Хантазей. – След много, ой, как много! Узнал след вогулич, остяк, но больше татар. Пеших мало. За полем – белое дерево густо-густо, а дальсе долина, а в ней кони гогочут… И опять сел и полз, и опять слысу много коней, тысячи… Поскачут они сюда…
Ермак слушал сумрачно. Держался он прямо, хотя в теле чувствовалась усталость. Потом огладил бороду и задумался. В поле, укутанном туманом, протяжно выли волки.
– Уже успели набежать, проклятые! – очнулся он. – Своих подобрали?
– Подобрали, батько, и на струги перенесли, – ответил Мещеряк. – Пимен-кормщик при них за ведуна: раны омыл, мазями смазал, зельем присыпал. Тех, которые легли в бою, земле предали…
Одна за другой гасли звезды. Над Тоболом густой пеленой поднялся туман, пронизывала сырость.
– Скоро и рассвет! – проговорил Ермак и взглянул на Хантазея. Тот, свернувшись, крепко спал. Атаман взял свой кафтан и накинул на вогула. Неторопливо вышел из шатра.
Покойно было у него на душе. Только что кончился кровопролитный бой, унесший из дружины многих, и ожидался новый – еще более кровавый, а он, хотя и поглощенный воинской тревогой, чувствовал себя так, словно уже видел поражение татар и свою победу. Было это чувство от веры в свои силы, в непобедимость русских и от невозможности уйти от битвы и отступить. Спасение было в одном: в победе. И он твердо знал, что победит.
Ермак обошел стан. Костры погасли, подернулись пеплом. Казаки уже расселись подле казанов и укладисто ели. «Может быть, кто в последний раз насыщается, – подумал атаман, но сейчас же крепко решил: – Жива будет дружина! Дойдем до Искера, а там Русь поможет нам!»