Эрос за китайской стеной
Шрифт:
Утром, открывши глаза, ХэДацин увидел, что рядом с ним в постели лежит Кунчжао. Он перевернулся с одного бока на другой и вдруг почувствовал, что голова как-то непривычно скользит по подушке. Он ощупал голову рукою — она была гладкая, как тыква. В испуге он подскочил на кровати и закричал:
— Что это случилось со мною?
Кунчжао проснулась и сказала ему так:
— Не пугайтесь! Когда мы убедились, что намерение ваше твердо и неизменно, мы поняли, что не перенесем разлуки, и только потому отважились на этот дерзкий и злой поступок. Ведь иного средства удержать дорогого гостя у нас нет. А теперь мы хотим одеть вас монахиней,
Кунчжао прильнула к нему с величайшею нежностью. Ее страстные слова, сулившие новые, еще более сладостные ласки, вскружили Дацину голову, и он промолвил нерешительно:
— Вы сыграли надо мною злую шутку, пусть даже и из добрых побуждений. Как я теперь покажусь на глаза людям?
— Волосы быстро отрастут, ждать придется недолго.
Дацину пришлось уступить. Он переоделся монахиней и продолжал жить в обители, день и ночь предаваясь любовным утехам. Кунчжао и Цзинчжэнь не давали ему ни отдыха, ни поблажки, а вскоре к ним присоединились и две юные послушницы Кунчжао.
Порой Кунчжао с юношей была, Порой Цзинчжэнь его к себе звала. Порой, дневные завершив дела, Они все вместе шли из-за стола. Вонзились в ствол два острых топора, Но дерево стоит, как и вчера. А воину — пусть он в бою неплох Легко ли биться против четырех?! Почти погасла лампа, но на миг Последний яркий пламень в ней возник. Уже почти что пуст часов сосуд, Но капли редкие еще текут. Как будто им дано восстановить Часов и дней разорванную нить… Будь из железа наш любитель жен Ведь и тогда расплавился бы он. Неутомим, он долго все сносилИ наконец совсем лишился сил.
Дацин начал хиреть, но никто даже замечать не хотел его недуга. В первое время, когда Хэ Дацин пытался отказываться от любовных забав, монахиням казалось, будто он просто-напросто увиливает от главной своей обязанности. Вскоре, однако ж, он до того ослабел, что подолгу не мог подняться с постели, и тут они не на шутку встревожились. Сперва они хотели отправить его домой, но волосы у Дацина еще не отросли, а монахини боялись, как бы родня гулящего, узнав правду, не обратилась в суд. Тогда им не сдобровать, да и самой обители, пожалуй, грозит бесславный конец. Но и оставлять больного нельзя! Что если случится непоправимое и он умрет — мертвое тело ведь никуда не спрячешь! Дознаются местные власти, все обнаружится, и беды не миновать. Даже лекаря пригласить и то опасно. Оставалось лишь одно — послать служку к врачу, чтобы он рассказал о болезни, спросил совета и купил лекарств. Дни и ночи монахини настаивали целебные травы и выхаживали больного в надежде, что он поправится. Но было уже поздно: Дацину становилось все хуже, он уже едва дышал.
— Что делать? Что делать? Ведь он кончается! — восклицала в смятении Кунчжао.
— Ничего! — ответила ее подруга, подумав. — Скажем служке, чтобы он купил несколько даней извести. Когда Дацин умрет, мы собственными руками обрядим его в монашеское
В этот самый день Хэ Дацин лежал в комнате Кунчжао. Он вспомнил свой дом и горько заплакал при мысли, что умирает вдали от родных.
— Не огорчайтесь, господин! — пыталась утешить его Кунчжао, отирая слезы, которые катились из его глаз. — Вы скоро поправитесь.
— Случай свел меня с вами. Я думал, что счастье будет сопутствовать нам вечно, но судьба безжалостна, и, как ни горько, нам приходится расстаться на полпути. С тобою первой вкусил я любовь в этой обители и потому именно тебя хочу просить о помощи. Это очень важно для меня, не отвергай же мою просьбу.
— Говорите, господин, разве я смогу вам отказать! — воскликнула Кунчжао.
Хэ Дацин вытащил из-под подушки ленту. Она была двухцветная — половина изумрудная, как оперение попугая, половина желтоватая, словно кошачья шкурка. Это цвета уточек-неразлучниц — символ супружеской верности. Дацин протянул ленту монахине и, глотая слезы, промолвил:
— С того дня, как я у вас, я ничего не знаю о своей семье. Последнее мое желание, чтобы ты передала эту ленту моей жене. Она сразу все поймет и придет проститься со мною. Тогда я смогу умереть спокойно.
Кунчжао тотчас велела послушнице сходить за Цзинчжэнь. Узнав о просьбе Хэ Дацина, Цзинчжэнь сказала:
— Мы скрыли в обители мужчину и тем нарушили все святые заповеди до единой. Мало того — мы довели нашего гостя до гибели. Если здесь появится его жена, едва ли она согласится молчать. Что мы тогда станем делать?
Кунчжао, нравом более мягкая и уступчивая, чем ее подруга, была в замешательстве. Тут Цзинчжэнь выхватила у нее из рук ленту и забросила под самый потолок. Знак супружеской верности зацепился за балку и повис. Как долго он теперь не появится на свет?
— Что я скажу Хэ Дацину? — воскликнула Кунчжао в испуге.
— Скажи, что мы послали ленту со служкой. Нас он ни в чем не заподозрит, даже если жена и не придет.
Несколько дней подряд Хэ Дацин справлялся, нет ли каких известий, а потом решил, что жена обиделась и не хочет к нему прийти. Он впал в отчаяние, громко стонал и плакал и немного спустя достиг великого рубежа своих дней и скончался:
В загробный мир ушел Дацин, Бездумный и блудливый И больше нет в монастыре Монахини фальшивой.Монахини всхлипывали втихомолку — громко рыдать они боялись. Они омыли тело Хэ Дацина душистою водою, обрядили его в новое монашеское одеяние, а потом, кликнув обоих прислужников, досыта их накормили и с горящими свечами в руках направились в дальний конец сада к огромному кипарису. Прислужники вырыли глубокую яму, насыпали в нее извести и поставили гроб настоятельницы. Потом возвратились в покои Кунчжао, положили умершего на створку двери и понесли к могиле. Монахини уложили Дацина в гроб, прислужники плотно закрыли крышку и заколотили гроб гвоздями. Сверху они насыпали еще извести, завалили яму землей и все старательно разровняли, так что никаких следов погребения не осталось.