Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de si?cle в России

Матич Ольга

Человек эпохи fin de si`ecle, одержимый дегенеративной наследственностью, Блок уже в юности был озабочен тем, какая кровь течет в его жилах. В последние годы XIX века он любил декламировать стихотворение Алексея Апухтина о вырождении «Сумасшедший» (1890) [276] . Построенное как монолог сумасшедшего, обращенный к докторам в психиатрической лечебнице, оно содержит такие строки:

Но все-таки… за что? В чем наше преступленье?.. Что дед мой болен был, что болен был отец, Что этим призраком меня пугали с детства, — Так что — ж из этого? Я мог же, наконец, Не получить проклятого наследства! [277]

276

Мочульский К. Александр Блок. P., YMCA Press, 1948. Р. 32.

277

Апухтин А. Н. Сумасшедший // Полное собрание стихотворений. СПб., Советский писатель, 1991. С. 250.

В 1918 г.

Блок писал, что его болезнь нашла свое отражение в его ранней поэзии: в стихотворении «Безмолвный призрак в терему…» (1902 г.) из цикла стихов к Прекрасной Даме поэт называет себя «черным рабом проклятой крови» [278] . Копию стихотворения он отправил Любови Дмитриевне в письме, датированном 10 ноября 1902 г. [279] На одной из своих прогулок с Белым в Шахматове летом 1904 г. Блок говорил о гибели рода человеческого: «он, Блок, чувствует в себе косность и что это, вероятно, дурная наследственность в нем (род гнетет)» и о том, что это — источник темных сил в нем [280] .

278

Блок A. A. Religio: Безмолвный призрак в терему //Т. 1. С. 230.

279

Блок A. A. Письма к жене // Литературное наследство, т. 89. М.: Наука, 1978. С. 54.

280

Белый А. Начало века. Ред. A. B. Лавров. М.: Художественная литература, 1990. С. 374.

Дмитрий Благой называет Блока потомком «оскудевшего» дворянского рода [281] . Его отец был психически неустойчив, а по словам двух его жен, и склонен к физическому насилию. Дед Блока по отцу умер в психиатрической клинике. Его мать страдала различными нервными расстройствами, особенно истерией и неврастенией (термин психопатологов для наследственной нервной болезни). Сам Блок был подвержен приступам неврастении и депрессии. Любовь Дмитриевна пишет в мемуарах, что родословная ее мужа по обеим линиям изобилует физическими и психическими «патологиями»; что через пять, десять, двадцать лет неизбежно прибегнут к точным методам и научной экспертизе и почерков, психических состояний, и родственных, наследственных элементов во всем этом. На медицинском жаргоне fin de si`ecle, она связывает патологию семьи Блока с «проявлениями их дворянского вырождения и оскудением крови». Перечислив несколько примеров дурной наследственности со стороны Блока и указав, что современная психиатрия считала бы его родословную «крайне “пограничной”», она с гордостью говорит о собственной здоровой семье. Именно ее «коренное здоровье», утверждает Любовь Дмитриевна, привлекало в ней Блока [282] . Это вполне может быть правдой в свете набросков его неоконченной поэмы «Возмездие», где изображается здоровая молодая женщина, которая должна родить ребенка поэта и вернуть к жизни его вырождающийся род.

281

Литературная энциклопедия. М.: Коммунистическая академия, 1929. Т. 1. С. 507.

282

Блок Л. Д. И быль, и небылицы о Блоке и о себе. С. 80–81.

Род и вампиризм

Блок прочитал популярный в эпоху fin de si`ecle роман Брэма Стокера «Дракула» в русском переводе в 1908 г. Из его письма другу, Евгению Иванову, от 3 сентября 1908 г. мы узнаем, что роман произвел на него большое впечатление: «Читал две ночи и боялся отчаянно. Потом понял еще и глубину этого, независимо от литературности и т. д. Написал в “Руно” юбилейную статью о Толстом под влиянием этой повести. Это — вещь замечательная и неисчерпаемая, благодарю тебя за то, что ты заставил наконец меня прочесть ее» [283] .

283

Блок A. A. Е. П. Иванову. Т. 8. С. 251. Блок также отмечает впечатление, произведенное на него «Дракулой» в записных книжках (Записные книжки. С. 115). По — русски роман называется «Вампир — граф Дракула».

Вдохновленный романом Стокера, Блок в своей юбилейной статье к восьмидесятилетию Толстого (1908) использует образ вампира в качестве метафоры официальной России, олицетворением которой является уже умерший, но «восставший из мертвых» вампир (упырь) Константин Победоносцев, бывший обер — прокурор Святейшего Синода, отлучившего Толстого от Русской православной церкви в 1901 г. «Мертвое и зоркое око, подземный, могильный глаз упыря» Победоносцева продолжает

Карикатура на Константина Победоносцева (1905)

смотреть на Ясную Поляну, пишет Блок. (Обер — прокурор — упырь вновь появляется в «Возмездии», о котором речь пойдет далее в этой главе.) Он приписывает черты вампира не только Победоносцеву, но и другим реакционерам — например, монаху — аскету М. А. Константиновскому, который, по словам Блока, «пришел сосать кровь умирающего Гоголя» [284] . Спустя несколько лет, в 1913 г., он вновь обращается к «Дракуле» в дневнике, где описывает ужас, внушенный романом Стокера одной из сестер Михаила Терещенко [285] .

284

Блок A. A. Солнце над Россией (Восьмидесятилетие Льва Николаевича Толстого) // Т. 5. С. 302. Блок завершает статью также образом, связанным с сосанием: русская литература впитала великую жизненную силу Толстого с молоком матери (Т. 5. С. 303).

285

Михаил Терещенко, друг Блока, был богатым промышленником и политиком и служил министром финансов и иностранных дел во Временном правительстве 1917 г. Блок пишет в дневнике, что сестра Терещенко рассказывала, что после прочтения «Дракулы» она заметила, что глаза вороны в гнезде у окна ее спальни начали вращаться (16 апреля 1913 г. // Дневник 1913 года. Т. 7. С. 237).

Изображение самого себя в образе вампира встречается даже в его ранних письмах к невесте. В наиболее страстный

период их переписки, весной 1903 г., он пишет: «Я впился в Твою жизнь и пью ее» [286] . В сборнике «Страшный мир» (1909–1916), через год после того, как он прочел «Дракулу», в двух стихотворениях его лирический герой предстает в виде вампира: «Песнь ада» (в рукописи одно имело подзаголовок «Вампир») и «Я ее победил наконец!». Оба они принадлежат к циклу «Черная кровь» — декадентский образ крови вынесен непосредственно в заглавие. В обоих стихотворениях изображен мужчина- вампир, убивающий свою прекрасную жертву — женщину во время садистического полового акта, в ходе которого он пьет ее кровь. В первом двойник поэта, женственный, бледный юноша — вампир погружает заостренное аметистовое кольцо в плечо женщины и пьет ее кровь [287] . «Песнь ада» (особенно образы, связанные с вытесненным половым актом) подразумевает вампирическую дефлорацию. Комментируя стихотворение, Блок пишет, что это была попытка изобразить «“инфернальность” (термин Достоевского), «“вампиризм” нашего времени»; будто «Ад» Данте, играющий заметную роль в стихотворении, в эпоху fin de si`ecle оказался населен вампирами [288] . В «Я ее победил наконец!» герой пьет кровь женщины («И обугленный рот в крови»). Потом он кладет ее в гроб и представляет себе, как ее кровь в нем поет, как бы оживляя его тело («Будет петь твоя кровь во мне!»). Для моего анализа важно, что Блок в этих двух образцах декадентского китча воплотил садистские фантазии своей эпохи, связанные с Дракулой и вампирическим фетишем крови [289] .

286

Блок A. A. Письма к жене. С. 139.

287

Аметистовое кольцо имело для Блока символическое значение: его первая любовь, Ксения Садовская, в 1897 г. подарила ему аметистовое кольцо, которое он описывает в стихотворении «Аметисты».

288

Блок A. A. Песнь ада // Т. 3. С. 502.

289

Другим источником вампиризма Блока была проза Пшибышевско- го. Вот типичный пример из «Requiem Aetemum»: «Я охватываю твою шею, и крепко впиваюсь в твою девичью грудь, и пью из твоих жил смешанное с кровью материнское молоко» (Пшибышевский С. Заупокойная месса. Пер. М. Н. Семенова // Заупокойная месса, В час суда, Город смерти, Стихотворения в прозе. М.: Скорпион, 1906. С. 38).

Увлечение Блока «Дракулой» носило не только эротический характер. Оно было связано и с наследственностью, которая в романе Стокера принимает чудовищные формы. (Граф Дракула, представитель декаданса, принадлежит к вымирающему роду и гордится этим: «Мы — секлеры, по праву гордимся своим родом — в наших жилах течет кровь многих храбрых поколений, которые дрались за власть как львы» [290] .) Он — один из живых мертвецов, которые продлевают жизнь в смерти, он пьет здоровую кровь живых, стремясь к декадентскому бессмертию, как я бы его назвала — бесконечному пребыванию на пороге смерти. Наиболее явно это выражено в «Наоборот» Гюисманса, где состояние между жизнью и смертью становится характерной чертой желания вырожденца дез Эссента. Укус вампира лишает жертв физических сил и переносит их на грань жизни и смерти. Сексуальный маньяк — кровопийца отравляет кровь жертвы, распространяя заразу вампиризма, что, как указывают ученые, является метафорой fin de si`ecle для сифилиса. По всей видимости, от него умер сам Стокер, а возможно, и Блок [291] .

290

Стокер Б. Дракула. Пер. Г. Красавченко // Дракула. М.: Энигма, 2005. С 105.

291

О вероятных причинах смерти Стокера см.: Warwick A. Vampires and the Empire: Fears and Fiction of the 1890s // Cultural Politics at the Fin de Si`ecle, ed. S. Ledger and S. McCracken. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. P. 202–220. Исследовательница отмечает, что «вампиризм гораздо больше похож на болезнь, чем на одержимость бесами, — вероятно, самый очевидный религиозный аналог, — а болезнь, которая, как уже отмечалось, является эквивалентом вампиризма, — это сифилис» (С. 209).

Если прочитать вампирические стихи Блока сквозь призму наследственности, обнаруживаешь проклятие вырождения и ощущение «последних в ряду»; как известно, его беспокоило и то, и другое. Возьмем для примера его дневниковую запись за начало 1912 г.: нравственные силы, пишет Блок, в крови, они «наследственны» (курсив мой. — О. М.). Ими он наделяет тех, кто обладает «культурной избранностью», противопоставляя тех из своих современников, кто еще имеет «надежды» (т. е. нравственную силу), тем, кто «выродился» [292] . Последние — изнеженные представители дворянства, озабоченные своей генеалогией («кровью») и дурной наследственностью.

292

Блок A. A. Дневник 1912 года // Т. 7. С. 117–118.

Упоминание Блоком крови в этот период имеет смысл также рассматривать в контексте знаменитого киевского дела Бейлиса. Менделю Бейлису, еврею, приказчику в фабричном магазине, в 1911 г. было предъявлено обвинение в ритуальном убийстве, что повлекло за собой волну антисемитизма в консервативных и реакционных кругах и негодования среди интеллигенции. Обвинение воскресило средневековый антисемитский миф о том, что евреи используют в религиозных обрядах кровь христианских младенцев: утверждалось, что кровь вытекает через надрезы на теле, которые делаются в соответствии с кошерными правилами иудеев. Вновь обретенный миф породил на рубеже веков изображения евреев в виде зловещих вампиров и антисемитские сексуальные фантазии [293] .

293

См.: Halberstam J. Technologies of Monstrosity: Bram Stoker’s Dracula // Cultural Politics at the Fin de Si`ecle. P. 248, 263–264. В книге фигура Дракулы рассматривается в связи с антисемитскими стереотипами. Согласно Хэлберстам, «еврей в описании антисемитов и вампир — Стокера отличаются чертами не только фамильного сходства» (С. 248). Дружба Стокера с Ричардом Бертоном, писателем рубежа веков, вернувшим к жизни кровавый навет на евреев, таким образом приобретает особую значимость.