Эровый роман. Книга первая

“А душу можно ль рассказать?"

М.Ю.Лермонтов, поэма “Исповедь”

– Расскажите мне о своем детстве, – произнес он.

Доктор сидел в удобном кресле. Говорил спокойно и расслабленно. Он внимательно меня осматривал с ног до головы. Пилил взглядом.

– Я не знаю, что рассказывать… – как-то уныло и, скорее, равнодушно произнес я, почти лежа.

– Расскажите то, что считаете нужным и важным для Вас, самые яркие воспоминания, – продолжал он, поправляя очки.

– А как это решает вопрос с сексом? – бессовестно волновало

Доктор усмехнулся довольно странно, словно ему предстояло козырять своими знаниями.

– Мы никогда не говорили про ваше детство, Рустем. Может быть, стоит поговорить об этом? Вы всегда стараетесь абстрагироваться от этого вопроса, но без детства мы далеко не уедем, – настаивал врач.

– Детство – это всегда очень сложно и тяжело, – как-то глупо вздохнул я, поджав нижнюю губу. – Да и рассказывать непросто, когда нет доверия. Сложно уйти от этого.

– Я не прошу Вас доверять мне. Доверие здесь неуместно. Я прошу всего лишь рассказать факты. Пусть и сухие. Хотя, конечно… Я бы хотел, чтобы вы научились доверять. Это хорошее качество, – продолжал врач.

– Возможно. Но ненужное. Мне так точно.

– Любопытно, – врач дотронулся массивной ладонью до дужки очков стального цвета, выполненных явно на заказ.

После этой фразы я резко посмотрел на доктора. Мне показалась странной фраза про доверие из уст врача, который ежедневно выворачивает подноготные человека в поиске изъянов, которые он сможет трактовать так, как ему выгодно, притом за большие деньги. Но я не подал вида, что мне это не нравится, лишь слегка нахмурил лоб.

За окном качал свои права октябрь. По обыкновению, он расплескивал свою истерику ливневым дождем. И это не было странным для этого месяца. Подобная погода полностью соответствовала региону, в котором я живу. Да и мрачному городу вполне шли такого рода припадки неба. Холодные блики фонарей под нескончаемый поток с небес размывались за толстым стеклом. Будто палитру подбирал художник, смешивая серые, тоскливые краски. Жидкая печаль неба небрежно обрушивалась на дерьмо города. Земле приходилось впитывать и то и другое. Полусонный город дышал морозным октябрьским дождем, превращаясь в простуженный.

– Детство – прекрасная пора в жизни любого человека. Это как росток, который начинает свой путь с зернышка и поднимается ввысь, вбирая в себя все самое лучшее.

– Это в идеале! – перебил я. – Но, а как же болезни и вредители?

– Да, Вы правы,– и он улыбнулся. – Любой живой организм подвержен многим обстоятельствам и факторам, не всегда зависящим от него самого. Но на то он и живой организм, чтобы сражаться за жизнь под солнцем. Это первоочередная задача. И уж только потом весь накопленный опыт передать дальше, новым побегам.

– Я не уверен, что мне стоит рассказывать о детстве, – я продолжал хмурить лоб. – Я не был веселым ребенком и не искушен красивой жизнью, знаете ли…

– Я и не ждал, что Вы мне поведаете душетрепещущую историю о том, как Вы спали в норковых пеленках и пили молоко из бутылочки с золотым обрамлением. Я хотел просто Вас послушать.

– Мне кажется, Вы довольно меня слушали.

– Вы интересный пациент…

– В чем же интерес? Позвольте

– Вас слушать одно удовольствие. Как читать огромный роман, – продолжал он.

– Как роман? – задумался я. – Длинною в жизнь? Еще до конца не прожитой…

Я провел рукой по подбородку, но не для того, чтобы почесать его. Скорее этот жест выражал мои сомнения. Попытку сконцентрироваться, где тоскливый взгляд станет сосредоточенным на воспоминаниях, которых не счесть в моей памяти. Я закрыл глаза, пытаясь расслабить тяжелое тело. Превозмогая утренний наркотический передоз, старался ощутить легкость и невесомость. Медленно проходил по клеткам памяти, собирая остатки светлых штрихов детства. Еле слышные вздохи откуда-то из самой глубины легких, чтобы поймать волну для понятного монолога. Ледяное дыхание, опаляющее кожу, и хриплые ноты в голосе с легким покашливанием, как пролог.

Но кажется, что некоторые пальцы все-таки сдают мою плохую попытку концентрации на детстве – они то и дело трут натруженную кожу друг друга, особенно на том пальце, на котором давно поселилась непроходящая мозоль. Загрубевшая кожа, окруженная плотным наростом, ставшая чисто профессиональной издержкой моей работы и постоянных тренировок.

– Возможно.

– Роман… Если только очень херовый.

– Как грубо, Рустем.

– Ну хорошо, – я искренне заулыбался. – Можно убрать первую букву, если Вас смущает грубое слово. Еровый. Эровый. Так подойдет?

– Эровый? Я не знаю такое слово. Но звучит красиво.

– И даже кажется, что оно связано с сексом. Не правда ли?

– Как тонко.

– Так и рождаются красивые вещи. Надо запомнить. Мне нравится это слово. Определенно!

Доктор всегда улыбался с присущей врачебной тактичностью и, кажется, симпатизированно мне. Его взгляд был чаще всего добрый и умиротворенный. Однако, иногда я замечал его недовольство, но прямо выразить его он не смел. Это делали за него очки, сильно бликуя стеклами. У меня складывалось ощущение, что врачу очень удобно прятаться за ними. Они были своего рода щитом, через который никакой негатив не проникал в него. Именно поэтому я приходил сюда каждый раз, когда мне хотелось поговорить. Я хотел заразиться оптимизмом и перенять гармонию, в которой находился доктор, чем бы и кем бы не грузил его рабочий день.

Доктор был совершенно не восприимчив к критике, и любой спор не мог его вывести из себя. Он с необычайным спокойствием выслушивал аргументы, а потом с врачебной корректностью бил наповал диагнозом. Пусть даже временным. Таким, как кризис среднего возраста, потеря вкуса к жизни, пресыщение благами, подавленное настроение и полное бестолковое уныние от незнания как существовать дальше. Он не перегибал палку и всегда четко видел границы дозволенного в долгих разговорах, порой совершенно ни о чем. Он не перенимал чужие проблемы, не заражался даже частично чужой никчемностью. Все беседы в его кабинете были как пьяные откровения, которые принято забывать после попойки. И даже колкости в свой адрес он переносил без ропота, полностью владея собой. Он словно заключал дружественный союз каждый раз перед началом беседы, искренне веря, что это взаимно.