Эртан. Дилогия
Шрифт:
— Если у вас есть на них управа, используйте ее, чтобы помиловать Дана.
— Это разные вещи. Выбор брачного партнера не регламентируется никакими законами, а убийство — регламентируется. Формально король стоит выше закона, но даже ему нужно как-то оправдывать, — Фернанд усмехнулся, — беззаконие. Я предлагаю вам достойный выход. Соглашайтесь.
Я задумчиво рассматривала узор на паркете, такой же затейливый, как моя жизнь. Надо отказаться. Таких предложений не делают подозрительным чужестранкам, девушкам без прошлого. Надо,
— Юлия, вы парадоксальная женщина. Десять минут назад вы без колебаний предлагали свое тело. Пять минут назад вы предлагали жизнь. Что, рука и сердце стоят дороже, чем голова Дана?
Сволочь! Я с трудом удержалась, чтобы не запустить бокалом ему в голову.
— Да нет же! Просто… понимаете, замуж — это навсегда. Пожизненно!
— Я мог бы обидеться, между прочим, — Фернанд приподнял бровь. — Я ведь вас не в тюрьму сажаю. Или вы этого и боитесь? Что ваша жизнь превратится в тюремное заключение? Зря. Я тоже умею ценить союзников, и вы мне нужны счастливой. Ну или, по крайней мере, довольной.
Принц снова прислонился к столу, скрестив руки на груди.
— Мне надоело играть в отговорки. Если у вас есть настоящая причина, по которой вы не можете принять мое предложение, назовите ее. Если нет — соглашайтесь. Или откажитесь, и Дан будет казнен. Считаю до трех. Раз.
— Дайте мне время подумать.
— Два.
— Я не люблю вас!
— Три.
— Я…
Черт. Я устало провела рукой по лицу.
— Я согласна.
— Ну вот, сразу бы так, — повеселел принц. — Дайте руку, пожалуйста.
Фернанд надел мне на палец тяжелый перстень из темного серебра. Я была в таком оцепенении, что даже не заметила, откуда он его достал: из кармана? из рукава? со стола?
— Ваше будущее высочество, — принц грациозно наклонился и коснулся губами моего запястья, — я вами восхищаюсь.
Выпрямился и совсем другим, деловым, тоном объявил:
— А теперь идем к королю. За родительским благословением и подписью, — он помахал листом бумаги, — на указе о помиловании.
Уже взявшись за ручку двери, Фернанд обернулся ко мне.
— Да, и самое главное. Никто не должен знать о сути нашего договора. Никто — это значит никто: ни Дан, ни ваш приятель белль Канто, ни тем более Вероника. Придумайте что-нибудь убедительное. Например, — он обаятельно улыбнулся, — что вы меня любите.
Господи, почему я не умерла маленькой?
* * *
— Юлия,
Она стояла посреди кабинета — бледная, неестественно прямая — изо всех сил стараясь казаться невозмутимой. Но судорожно сцепленные руки выдавали смятение.
— Да, ваше величество, — голос почти не дрогнул. — Если вы подпишете указ о помиловании Дана.
— Вы не выглядите счастливой.
— Невеста выглядит счастливой, только когда выходит замуж по любви. И то не всегда. Но если на свадьбе потребуется изобразить радость, я справлюсь, не сомневайтесь.
Вильсент поморщился.
— Я не сомневаюсь. Просто не могу понять, почему вы так легко согласились, даже не спросив, есть ли другие варианты.
— Уверена, что есть. А еще я уверена, что вы бы сами предложили, если бы знали более простое решение. Но жизнь Дана слишком ценна для меня, я не готова торговаться.
Король, сердито нахмурившись, посмотрел на Фернанда. Принц едва заметно пожал плечами.
— Юлия, вы не могли бы оставить нас с Фернандом на несколько минут?
Когда девушка вышла, Вильсент повернулся к сыну, с трудом сдерживаясь, чтобы не отвесить ему, как в далеком детстве, подзатыльник.
— Фернанд, ты соображаешь, что творишь?
— Ты сам одобрил мой план. Забыл?
— План — да. Но тогда не было речи о конкретной кандидатуре.
— Другой кандидатуры у нас нет. А пока ищем, момент будет упущен. Ну и потом, я ведь не солгал ей, нам действительно нужен повод, чтобы помиловать Дана.
— Эта девушка не заслуживает такого обращения.
— Я знаю, отец, — Фернанд вздохнул. — Поверь, я сумею ее защитить. Надеюсь, она поймет… и простит.
«Он будет лучшим правителем, чем я, — подумал король с удовлетворением и неожиданной горечью. — Он умеет быть жестким.» Вильсент тоже умел быть жестким. Но это была наносная жесткость, вымученная, вбитая в подкорку годами тренировок, боли, переламывания себя. В Фернанде чувствовался природный стержень — фамильная черта дома белль Хорвелл. Мальчик будет отличным королем. Только бы не превратился в подобие своего прадеда, которому государственные интересы заменяли этику и мораль.
— Я не одобряю твоего решения, сын.
Фернанд поджал губы.
— Но вмешиваться, как и обещал, не стану. Это твое испытание, тебе решать. Только имей в виду: если с девушкой по твоей вине что-то случится, я не просто отложу передачу власти — я лишу тебя права наследования.
Глаза принца полыхнули обидой. На мгновение королю показалось, что сын, как в детстве, искривит губы: «Так нечестно!» Но Фернанд только кивнул:
— Да, отец.
* * *