Есаул из будущего. Казачий Потоп
Шрифт:
Состоящая в основном из наемников или рекрутированных насильно немцев армия требовала денег, а их не было. Швеция давно была истощена непомерными военными расходами, крестьянские бунты учащались, вынуждая власти держать часть войск дома. Прибалтийские и германские провинции не пощадила война, закупки хлеба в Польше из-за прошлогоднего нашествия резко сократились. Ко всем неприятностям добавилась задержка очередной дотации из Франции, там положение также осложнилось.
Поэтому призыв о помощи от протестантов Польши и Литвы стал для шведской армии спасательным кругом в бурном море проблем и трудностей – легитимным поводом нарушить соглашение от тридцать пятого года. Канцлер Швеции связался с опасавшимися нашествия с востока магнатами и заверил их в сохранении
К этому времени страдавших от недостатка продовольствия шведов, еще быстрее, чем в нашей истории, вытеснила из Чехии имперская армия Галласа. Вчистую уступая шведским генералам в таланте, имперский командующий, опираясь на мощные крепости юга Чехии, имея возможность закупать продовольствие в Сербии, буквально выдавил армию Бреннера на север. Несмотря на регулярные насильственные рекрутские наборы в контролируемых районах Германии, число шведских солдат уменьшалось. Дезертирство приобрело массовый характер, да и болезни среди изнуренных людей порой выкашивали подразделения не хуже картечи. Особенно пострадала конница, требовавшая куда больше средств для содержания.
Две шведские армии вошли в Польшу. Бреннер с сорокатысячной армией вломился в западное Познаньское воеводство, а двадцатитысячная армия срочно вызванного из отставки маршала Швеции графа Горна атаковала польское Поморье из шведского.
Один Бог знает, как бы все повернулось при жизни Густава Адольфа, однако в тридцать девятом году, через семь лет после его гибели, шведская армия даже не пыталась притворяться рыцарским войском. Да и затруднительно ей это было делать. Шведские солдаты и выглядели, и вели себя как огромная банда разбойников. Везде, куда ступала нога шведского солдата, царили страх, убийства, грабежи и насилие. И на этой земле они поступали так же, как в соседней Германии, не видя ни малейшего основания для изменения поведения.
Попав в неразграбленные районы Польши, исстрадавшиеся от голода и лишений солдаты, большинство которых к шведской нации не принадлежали, отрывались по полной программе, вымещали на мирных жителях и гордых шляхтичах обиду за их сытый вид. Горожанам поначалу было легче, с них просто брали налог на войну, а вот в сельской местности солдаты армии вторжения инстинктов не сдерживали. Грабили не только безответных хлопов, но и гордых шляхтичей да юбки задирали у женщин, не спрашивая их согласия или сословной принадлежности. Возможно, именно многочисленные изнасилования шляхтянок окончательно и склонили благородное сословие Польши к упору на борьбу именно со шведами, благо на юге враги остановились.
Ставшее обычным для Германии, такое поведение быстро настроило большинство поляков против «спасителей». Огромную роль в неприятии шведов сыграла религиозная вражда. Хотя в армии Кристины Вазы имелось немало католиков, а в срочно формируемом заново польском войске поначалу встречались протестанты, война – не без активнейшего участия иезуитов – быстро превратилась именно в религиозную и гражданскую. С вытекающими из этого жестокостью и безжалостностью, неразборчивостью в средствах, фанатичностью и беспощадностью. Но и нередкими примерами героизма.
Учитывая, что потери польского народа на юге были больше, чем на севере, можно сказать – пропагандистская кампания, разработанная в Чигирине и поддержанная – в собственных интересах – иезуитами, дала блестящие результаты. Внимание польского общества, всех его слоев, удалось сконцентрировать на событиях вокруг шведского нашествия. Очень удачной оказалась идея распространять молву, что казаки пограбят и уйдут, а шведы останутся и будут перекрещивать всех в лютеранство. Сколь бы Оксеншерна, Бренер, Горн или другие представители руководства Швеции ни заявляли об отсутствии планов преследований за веру, большинство поляков им не верило. Особенно после осуществленных неизвестными в зоне действия шведской армии поджогов и ограблений костелов.
В это же время Станислав Любомирский, вырвавшийся среди немногих из битвы на Висле, поднял в Кракове знамя восстания против короля, объявив рокош. К
Он обратился с воззванием ко всем полякам: «…Весь мир прошу о сочувствии и о признании, что совершена несправедливость. Прошу и собственных братьев, особенно из шляхетского сословия, поскольку паны сенаторы были, видно, плохо осведомлены, или запуганы… или одурманены милостями и… а вернее – отчизне, лишаемой опоры и идущей в рабство. Речь идет не о чем ином, как о свободе, о шляхетском сословии, чей свободный глас и чьи прерогативы задавлены… Чего же это сословие может еще ждать, когда король пренебрег просьбами в инструкциях, сеймовых послов просьбами и возражениями, касающимися меня и отчизны? При предшественниках [короля] бывало не так: ежели они собирались предпринять что-либо в ущерб отчизне или в нарушение [прав] ее обывателя, а подданные вступались, то государи охотно отказывались от своих предприятий или предложений. Даже явные обиды и тяжко оскорбляющие величество проступки они прощали по заступничеству Речи Посполитой, а иной раз по своему милосердию (чему примером служит рокош при Сигизмунде III)…» [15]
15
Отрывок из подлинного воззвания сына пана Станислава, Ежи, сделанного во время рокоша в 1665–1666 годах
Хорошо начав, Любомирский, втайне мечтавший о короне, шведское нашествие поддерживать не стал. Впрочем, беспроблемным его руководство пробыло недолго. Беженцы с тотально разоряемого востока требовали помощи, а оказать ее с собранными силами было нереально. Несколько тысяч конников при попытке прогнать настолько многочисленного врага рассчитывать на победу не могли. Краковское воеводство, где Любомирскому удалось полностью захватить власть, входило в число наиболее пострадавших от прошлогоднего нашествия, во многих местах там царил голод, кормить беженцев оказалось совершенно нечем. Местное население – из-за провоцируемого приезжими роста цен – встречало их откровенно враждебно, а затеявшие рокош магнаты меньше всего думали о народных нуждах.
А здесь и Владислав разослал по всей Польше послания о заключении им перемирия с казаками и их обязательстве не разорять в этом году польские земли, кроме двух приграничных воеводств. Мол, Хмельницкий признался, что не может остановить в этом своих союзников. Это известие весьма отрицательно сказалось на рокоше Любомирского. Шляхта Мазовии и Подляшья валом повалила домой, ведь, участвуя в восстании, они рисковали навлечь на себя не только королевскую немилость, но и атаку казаков с союзниками. Проявилась и другая тенденция – вскоре к рокошу стали присоединяться многие из проигнорировавших защиту родины шляхтичей. Причем, к радости командования повстанцев, из всех районов Речи Посполитой, включая Литву и Русские воеводства. Шкурные интересы для них имели значение несравненно большее, чем безопасность родины. Уровень моральной деградации польского благородного сословия уже к тому времени достиг значимой величины.
Не встречавшие поначалу сопротивления совсем, шведы очень скоро столкнулись с первыми «цветочками» партизанской войны. Вскоре обе их армии застряли под отказавшимися подчиниться и открыть ворота городами. Бреннер под Калишем, Горн под Торунем. Узнав о продвижении шведов на «его» владения, пан Станислав послал на север половину сил под командой сына, Ежи Любомирского. Не пытаясь завязать правильное сражение, поляки принялись уничтожать фуражиров противника, нанесли немалые потери им и коннице, посланной обозы с продовольствием прикрывать. Главными их врагами стали отряды магнатов-протестантов, собственной кавалерии Бренеру не хватало.