Еще один шпион
Шрифт:
А вот отца жалко. Он – живой. И братьев Магомеда и Сабира, их тоже жалко. И племянниц, и племянников, и даже злую тетку Сулиму. Если Цаха постарается, она может им помочь. Или наоборот – погубить. Так ей сказали.
– Станция «Проспект Вернадского», – объявил чугунный голос в вагоне.
Двери хлопнули, выплевывая на платформу порцию пассажиров и заглатывая другую порцию. Кто-то сильно толкнул Цаху, буркнул:
– Расставила тут окорока свои!.. Чего, подвинуться трудно?
Цаха молча притиснулась к поручню. На самом деле она не толстая, просто на ней много одежды и всего прочего, что под ней.
– Нам еще долго ехать? – тихо спросила Цаха.
– Да. Наверное, – сказала Селимат. И добавила зачем-то:
– Не бойся, все будет хорошо.
Наверное, чтобы самой успокоиться.
– Я знаю, – сказала Цаха.
Они разговаривали на своем языке, и сразу несколько людей, стоявших рядом, посмотрели на них. Надо меньше говорить, просто помалкивать и все. Но это трудно, потому что очень страшно. Страшно ошибиться, сделать не так, как надо, страшно просто находиться здесь, в набитой людьми электричке, несущейся глубоко под землей.
До метро их подвезли Зайка и Батур. Высадили у широкой каменной лестницы, попрощались и уехали. У Зайки есть своя красивая маленькая машинка, похожая на игрушечную, они еле вместились там вчетвером. Пока ехали, Батур велел расстегнуть куртки и сам включил активаторы, и что-то еще сделал, чтобы тумблеры случайно не отщелкнулись, если кто-то прижмет в толпе или заденет. Зайка с Батуром живут здесь давно, больше четырех лет, у них своя квартира в многоэтажном доме.
Цаха не видела раньше таких огромных домов и таких маленьких квартир. За все свои 18 лет она вообще никуда не выезжала из родного села. Вот Селимат – другое дело, она была в Самашках и Бачи-Юрте, там тысячи людей живут и на дорогах асфальт.
– ...следующая станция – «Ленинские Горы», – напомнил голос.
А как называется ее станция? Цаха нахмурила брови. «Лубянка», вот как. Не забыть бы только. Ведь Селимат выйдет раньше, подсказать некому будет.
– О чем загрустила, йиша?
Незнакомый парень наклонился к ней, просунув голову под поручень, улыбается. «Йиша» по-ихнему – сестра, сестренка. Такое родное, такое домашнее слово, так приятно услышать его здесь, в этой преисподней. Этот парень – нохчи, видно сразу, только какой-то не такой, как парни у них в ауле. Он очень молод, почти как Цаха, очень красив и одет по-праздничному, и смотрит доброжелательно. Но разговаривать с незнакомыми нельзя, так и дома ее учили, так и Батур говорил. Цаха отвернулась, стала смотреть вниз, на ноги. Только краем глаза все равно видит его, как он повис на этом поручне, заглядывает ей в лицо.
– Не бойся. Я не хочу обидеть тебя. Ехать долго, скучно. Поговорим – и время быстрее пройдет. Ты откуда приехала?
Вот привязался. Цаха хотела отойти в сторону, но людей много, не протолкнуться, еще ругаться начнут. А парень знай себе улыбается.
– А-а, понял. Ты боишься заговорить с незнакомым мужчиной. Это правильно. Только это ерунда, йиша, мы ведь с тобой в городе, в метро. Посмотри – все близко стоят, мужчины и женщины, все незнакомые. Здесь
Не отстанет, поняла Цаха. Она посмотрела на Селимат. Та, кажется, ничего уже не видела и не слышала. Губы ее шевелились, глаза полуприкрыты, лицо как творог. Ей скоро выходить, пересаживаться в другой поезд.
– Плохо, что не считается, – сказала Цаха сердито. – Это неправильно. И ты поступаешь неправильно.
– Почему? – парень не обиделся, даже обрадовался, кажется.
– Не знаю, – сказала Цаха.
– Это там, в горах, неправильно. Я бы сам не одобрил. А здесь по-другому нельзя. Здесь все нохчи друг другу братья и сестры, мы как одна семья. Поэтому я и назвал тебя – йиша. Хочешь, познакомлю тебя со своими друзьями? Будет весело...
– Не хочу. Отстань.
– Может, ты по дому соскучилась? – он будто и не слышит ее. – Ты откуда? Нет, погоди, сейчас сам угадаю. Небольшое селение на горном склоне, коричневые саманные хижины, будто вырастающие одна из другой... Герзель-Аул какой-нибудь, к примеру. А? Или Алхан-Хутор. Угадал?
Парень подмигнул ей. Цаха едва не расплакалась. Как ему не стыдно болтать здесь с нею, учить каким-то глупым правилам, подшучивать над нею и вообще быть таким веселым и нарядным, таким уверенным в себе, когда через пятнадцать минут он будет проводить время с друзьями в этом сумасшедшем городе, точно так же смеяться, в то время как она... она...
И тут он что-то разглядел в ее лице. Или где-то еще. Понял. Догадался. Улыбка сразу сползла с его лица, скулы напряглись. Не говоря больше ни слова, парень стал быстро пробираться к выходу, бесцеремонно расталкивая пассажиров. Послышались раздраженные голоса, какая-то женщина тонко вскрикнула. Вот тут Цахе стало по-настоящему страшно. Этот глупец может все погубить. Одного слова достаточно, чтобы началась дикая паника, давка... Что тогда? Тогда ей не доехать до Лубянки. Никак не доехать. Что будет тогда с братьями, с отцом, со всей ее многочисленной родней?
Левой рукой Цаха нащупала в кармане теплый, повлажневший от пота пластиковый цилиндр с кнопкой.
Но он ничего не сказал. Не крикнул. Молча вышел на станции «Парк Культуры», потрясенно глянул на Цаху через окно, отвернулся, быстро побежал прочь.
Там же вышла и Селимат. Они в спешке даже проститься не успели. Селимат должна здесь пересесть на другой поезд и доехать до «Октябрьской», где стоит большой каменный дом – министерство внутренних дел, набитое тысячами ментов -начальников. Цаха пыталась рассмотреть ее в окно, но люди движутся сплошной стеной, она ничего и не увидела.
– ...Следующая станция – «Кропоткинская»...
Она перестала о чем-то думать и только считала станции. «Кропоткинская», «Боровицкая», «Библиотека имени Ленина». На переезде «Библиотека» – «Лубянка» поезд снизил ход, притормозил, а потом и вовсе остановился. Люди стали ворчать, ругаться... И вдруг зазвонили телефоны. Почти одновременно. Один, второй, третий, четвертый.
– Что? А?.. Нет, я к «Лубянке» подъезжаю! А что такое? – говорил пожилой мужчина с плоским кожаным чемоданчиком. Он все время поднимал эту руку, чтобы посмотреть на часы, и все время кого-то задевал, и непонятно было, почему он не поставит чемоданчик на пол или не переложит его в другую руку.