Еще одна чашка кофе
Шрифт:
— Я знаю, — улыбнулась Ольга. — Главное, что на тебя у них ничего нет.
Он бросился к ней:
— Я никогда ни о чем тебя не просил, но сейчас — другое, я умоляю тебя, напиши прошение о помиловании, пусть они рассмотрят, может быть, что-то можно сделать, изменить!
Ольга коснулась рукой его щеки:
— Ты прости меня, прости. Я очень перед тобой виновата.
Евгений смотрел на нее — прощаясь.
И в этот миг их прощания что-то переменилось. Прожив с Евгением годы, она так и не знала, какого цвета у него глаза, какой формы нос, о чем он думает, словно бы этот мужчина для нее так и не обозначился, так
— Пожалуйста, Леля, я прошу тебя!
Он уже знал, что — бесполезно, невозможно; что вся она, эта странная женщина, которую он любил и которая, даже несмотря на сотни ночей, когда он обладал ею, никогда ему не принадлежала, что она вся — невозможно. И когда Евгений Клинский, человек прагматичный и рациональный, столкнулся с этим иррациональным, непостижимым фактом, с ситуацией, в которой он ничего не мог поделать, разве что отдать свою жизнь за эту дуру, никогда его не любившую, разбившую ему сердце стерву (может, и отдал бы — да ведь и это не поможет!), он на всю оставшуюся жизнь заболел смертельной тоской, и исцеления не знал, и счастлив более никогда не был.
— У тебя есть какая-то просьба, Леля?
Она покачала головой.
Он сник.
— Подожди, Евгений… Простимся. По-человечески.
Он обнял ее, задержал на минуту и — отпустил.
Прощай, Оля.
Долгая, томительная ночь, ожидание рассвета.
«Лучше бы закончилось поскорее, — вздохнула Ольга, — к чему тянуть, а впрочем, может и эта ночь зачем-то нужна…»
А умирать все же не хочется. Все-таки, вопреки всему — хочется жить. Видеть солнце в Фонтанке, в Сене, в маленькой безымянной речушке какой-нибудь деревеньки, видеть, как ветер гонит облака, смотреть, как идет снег, жить, чтобы хранить память о Сереже, длить его жизнь. Хочется жить. Но выбирать нельзя. И миг, ради которого, может, и была вся ее жизнь (как подготовка к этому решающему моменту и выбору), не отсрочить.
Но ничего — наши победят в этой войне, весна придет, жизнь продолжится. И спустя сто лет другая девочка также будет любить, мечтать, верить. И снег будет так же идти, и как же это хорошо. Как правильно.
Она не спала всю ночь, только ближе к рассвету ненадолго сомкнула глаза, и в эти минуты между сном и явью ей то ли приснилась, то ли привиделась правда о смерти Сергея и о самой белой, последней минуте его жизни.
…Его зеленоглазая звезда все-таки привела Сергея на любимый Север, где он, после разгрома армии адмирала Колчака, был арестован и приговорен к расстрелу.
Цвет смерти — белый, и в белую от лютого холода зиму, на его любимом Севере, в ночь сильного снегопада, Сергея повели на расстрел.
В последнюю, самую снежную минуту его жизни, пуля летела к нему, разрывая эту плотную от густого снега белую завесу в воздухе, и когда он упал, глаза ему закрыл снег.
…Ольга посмотрела в окно — ночь отлетала, занимался рассвет.
Она встала, пригладила волосы, подошла к маленькому, зарешеченному окну и стала ждать. Если впереди у нее была снежная вечность, то она хотела разделить ее с Сергеем.
А все-таки
На рассвете русскую эмигрантку вывели во внутренний тюремный двор. Решающий, короткий как выстрел, момент, миг между жизнью и снежной вечностью пролетел. И где-то на горизонте погасла зеленая звезда.
И умирать никто не хотел. Но никто не стал выбирать.
Смерть и время не выбирают.
Павловск
В одно безмятежное лето…
День такой теплый, носятся шмели, падают ранетки в саду.
На крыльце две девочки, Оля и Ксюта.
Оля смотрит, как в лесу, начинающемся сразу за их домом, ветер качает верхушки корабельных сосен. Ветер такой сильный, что кажется, будто он раскачивает даже повисшее над лесом солнце.
Оля смеется:
— Солнечный ветер, солнечный ветер!
Ксюта поднимает глаза от книжки, которую читает:
— Разве бывает солнечный ветер? Вечно ты, Олька, придумываешь!
— А вот и бывает, а вот и бывает! — хохочет Оля. — Ой, смотри, Ксюта, какая стрекоза полетела!
Ветер дует в большую трубу, сосны качаются, над лесом стоит огромное солнце, куда-то летит, борясь с ветром, сиреневокрылая стрекоза, и весь мир залит солнечным светом.
Оля ест ранетки, Ксюта листает книжку. Впереди у них целая жизнь, взлеты, бездны, и один решающий миг.
Но они пока об этом не знают и смеются.
Санкт-Петербург
Кофейня «Экипаж»
Наши дни
— Моя прабабушка Ксения Александровна Свешникова, в девичестве Ларичева, умерла в Ленинграде в январе сорок второго года, — выдохнула Мария. — Мой прадед, Николай Свешников, погиб на Ленинградском фронте в феврале сорок второго.
— Ольгу Александровну Ларичеву расстреляли в Париже в марте сорок второго года, — тихо сказала Теона.
Долгое молчание повисло в воздухе. Спустя длинную, дольше иного разговора паузу Мария сказала:
— Мне бы хотелось думать, что сейчас они встретились и примирились друг с другом.
Три женщины сидели в кофейне, а снег все падал и падал — писал свои серебряные письма из далекого прошлого.
КНИГА 2. ЧАСТЬ 3. ГЛАВА 11
ЧАСТЬ 3
АНГЕЛЫ ПЕТЕРБУРГА
ГЛАВА 11
СОЛНЕЧНЫЙ ВЕТЕР
Снежные письма падали на землю, и каждая из трех женщин, сидящих в поздний час в кофейне, воспринимала эти серебряные послания по-своему.
Лина смотрела на окна дома напротив, где ее ждал Данила, и думала о своих потерях, о том трагическом пути, который ей пришлось пройти, прежде чем для нее зажегся свет в этих окнах. И если она что-то поняла в собственной истории и в только что услышанной истории из глубокого прошлого, так это то, что трагедии, с которыми нельзя смириться, можно только пережить, яростно или смиренно — перестрадать их. По-другому — не получится. А еще Лина думала о том, как важно успеть в этой коротенькой, иногда сжимающейся до одного мига жизни успеть сделать что-то по-настоящему важное, и она уже знала, что сделает завтра.