Еще шла война
Шрифт:
Вера молчала. Он взял ее ледяную руку в свою горячую и крепкую, втянул ее в темные сени. Она не упиралась. Он прижал ее и откинул ее лицо назад. У нее перехватило дыхание от насильственного и долгого поцелуя.
— Любит меня ваш брат… Вроде я медом смазанный, — проговорил он, тяжело дыша.
Она вся похолодела.
Рванулась и выбежала во двор.
Дымно-зеленый свет луны залил дорожки сада. Под деревьями лежали густые непроглядные тени. Слышно было, как спросонья заворковали под крышей голуби.
Вера села на скамью в тени под кустом сирени. Сергей, выйдя на порожек,
Придя к себе в комнату, Вера, не раздеваясь, легла в постель, уткнувшись лицом в подушку, и дала волю слезам. Она первый раз в жизни плакала оттого, что ее девичья мечта была грубо обманута человеком, которого она начинала любить, оттого, что первый раз в жизни пришла к ней любовь и стала для нее несчастьем…
А спустя несколько дней, Вера уехала к дедушке в свой родной, далекий Рыбачий, где не была много лет и где теперь ее мало кто помнил.
Началась осенняя путина, и работы у Веры прибавилось. Сети привозили с моря худые. Одной ей было уже не управиться с ними, и она договорилась с председателем колхоза, чтоб свободные от работы люди по вечерам помогали ей и деду Лукьяну Петровичу. Вскоре вдоль берега на шестах был подвешен длинный провод и на нем электрические лампочки. В их ярком свете мягко отсвечивал золотистый песок, веселой, праздничной казалась набегавшая бирюзовая волна.
Как-то в один из таких вечеров к берегу прибежала Лена. Возбужденная, радостная, она всем объявила, что кладовщица Антонова с этого дня занесена на Доску почета.
Вера почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. «Ну зачем же так громко, сказала бы мне одной», — упрекнула она подругу. Но тут же успокоилась, заметив, как все тепло и приветливо улыбнулись ей.
Когда люди разошлись, Вера незаметно пробралась к правлению, к тому месту, где освещенная фонарем стояла Доска почета. Убедившись, что Лена сказала правду, вернулась к морю и долго ходила по берегу босая, по колено забредая в воду. Вера впервые за долгие месяцы почувствовала себя в Рыбачьем нужным человеком. И поняла, что это и есть жизнь, которую она искала.
Случалось, на берег приходил Иван Бубнов. Вера решила, что она, наверное, действительно тогда в клубе обидела парня, но старалась не замечать его плечистую фигуру и не прислушивалась к его медленному простуженному голосу. А сама видела, скорее чувствовала, как он нет-нет да и и взглянет на нее своим долгим взглядом.
Как-то, когда Вера снимала после просушки сети, к ней подошел Бубнов, назвался помочь. Перебирая бечеву, он вроде бы невзначай коснулся ее плеча.
— Вера… давай дружить! — неожиданно сказал он и застенчиво опустил взгляд.
В его словах было что-то наивное, детское.
— У меня и без твоей дружбы достаточно, — проговорила Вера и отвернулась.
Он ждал от нее теплых слов, а она ответила грубостью. Молодой рыбак хотел обидеться,
— Никого у тебя нет, знаю, — сказал он, все больше смелея, — зачем обманываешь, Вера.
— Ну и знай себе на здоровье, — ответила она сердито и нетерпеливым шагом пошла от него.
Несколько дней Вера старалась не замечать Ивана. Но вот как-то он не пришел на берег, и Вера почему-то первая кинулась, что его нет возле сетей. Она поймала себя на том, что долго и настойчиво искала его глазами. Интересно, где он мог быть? Но потом решила: в конце концов, что ей до Ивана.
Тогда же, поздно вечером, оставшись одна, она села на песок у самой волны, обхватив руками колени, и опять вспомнила свою первую несчастную любовь. Было горько и больно за себя.
Но теперь для нее начиналась иная жизнь, и она верила, что наступят счастливые дни, потому что ее окружают хорошие, добрые люди. А с этой новой жизнью придет и настоящая любовь…
1959 г.
В рабочем поезде
Это не те поезда, которые мчатся из конца в конец нашей необъятной страны, увлекая за собой карусели пыли, и гудят так оглушительно, что невольно зажимаешь руками уши. В этих поездах есть что-то простодушное, мирное.
Останавливаются такие поезда, как говорят с улыбкой пассажиры, почти у каждого телеграфного столба и больше одного-двух часов в пути не бывают.
Пробуксовав, паровозик трогается с места, шумно отдуваясь и обволакиваясь белым паром, но не успеет набрать желанной скорости, как снова надо останавливаться. Перед станцией он всякий раз предостерегающе гудит: мол, посторонись, рабочий люд, я прибыл. И потом долго катит вдоль платформы зеленый составишко, солидно посапывая.
Машинист в сплющенной замасленной донельзя кепке, высунувшись до пояса из окна паровоза, безучастно наблюдает за пассажирами. Подталкивая друг друга, люди прыгают со ступенек вагонов и, оживленно переговариваясь, торопливо расходятся в разные стороны. А спустя минуту-другую и паровоз уже мчит по рельсам, спотыкаясь на стыках и, словно веселый пешеход, посвистывая на ходу.
Во время движения поезда проводник пятого, самого последнего вагона, Иван Степанович Горовой иногда выходит в тамбур, распахивает настежь наружную дверь. Морозный, вперемешку с паровозным дымом, ветер бьет в лицо, высекает холодную слезу. Иван Степанович вспоминает о прошлом, когда работал сменным кондуктором на товарных составах.
Где и в каких краях не побывал он в те годы, чего только не насмотрелся. То была, можно сказать, раздольная жизнь.
Свою нелегкую профессию Горовой облюбовал еще в далекой молодости. Правда, несколько раз намеревался бросить ее, сменить на какую-нибудь другую, оседлую. Надоело выслушивать упреки жены, что в доме он вроде как молодой месяц: покажется и снова нет, — да так и не бросил. А теперь, когда преклонные годы привели к пенсии, Иван Степанович выхлопотал должность проводника в рабочем поезде: не мог он сидеть без дела, сложа руки.