Есенин и Айседора Дункан

Тер-Газарян Ольга

– Ах, ты, черт бы тебя побрал! Дура! – бросаю я ей на прощанье и ухожу.

Пришлось занять денег у швейцара. В ресторане я заказал еще несколько бутылок шампанского, а когда и они кончились, я снова отправился попросить взаймы. Но швейцар, видимо, уже предупрежденный этой старой тварью, недовольно покачал головой в ответ. У-у-у-ух, стерва! Меня ослепила внезапная бешеная ярость, и я напал на него с кулаками. Поколотив несчастного, я бросился в номер Изадоры.

– Дай мне денег! Я хочу шампанского! Дай мне денег, сука! – ревел я.

Она и Мэри заперлись в другой комнате. С яростью я ломал в номере все, что попадалось под руку: стулья и столы, кровати, разбил все

зеркала, стекла, люстры и бра, графины и стаканы. Изрыгая проклятия и дикие ругательства, я выломал с треском дверь гардероба и выволок все ее бесчисленные блядские одеяния и шарфы:

– Старая шлюха! Вот тебе! Вот тебе!

Я изорвал платья в клочья и развеял прах этих нарядов куртизанки и гетеры по комнате. Потом заколошматил в дверь, где Изадора пряталась от меня со своей Дести, но оттуда донесся глухой крик Изадоры:

– Sergey, ja zvat’ ljudi! Uhodit’! Tcheichas prihodit’ police!

Я чертыхнулся, пнул, как следует, дверь еще раз и ушел. Не помню, где я бродил всю ночь. Кажется, слонялся из одного ресторана в другой. В каком-то из них меня избили и выбросили на улицу. Меня подобрал таксист и отвез в отель.

Весь следующий день Изадора беспробудно пила, заливая неприятные переживания. Уже наутро нас попросили съехать, но она была не в состоянии, что либо соображать, так что отель мы покинули только через день. Я все чаще бывал груб с Изадорой, и сам себе не мог этого объяснить. Я винил ее в том, что оказался здесь, в этой чертовой загранице, благодаря ей, но не силком же она меня сюда приволокла? Я же сам согласился и жениться, чтобы избежать юридических формальностей, и приехать сюда… Нет же ее вины в том, что мне здесь не понравилось, что я увидел здесь гниль и падаль. Она не виновата, что, как и все вокруг, такая же гнилая…

Изо всех гостиниц нас теперь гнали поганой метлой. Так что вскоре нам пришлось вернуться в Париж и разместиться в доме, принадлежащем Изадоре, на рю де ла Помп – огромном особняке, вроде московского на Пречистенке. Красивый дом с огромным Бетовенским залом.

В Париже у нее были запланированы выступления. После первого Изадора устроила прием для своих друзей. Меня тошнило от всех этих богемных и никчемных выскочек. Для меня люди, которые восхищались танцами Изадоры, были чем-то вроде ничтожных червей. Я обвел взглядом эту жалкую толпу и ушел наверх в свою комнату. Не помню, сколько я проспал там, но проснулся от громкой музыки – кто-то из гостей наигрывал сонату Бетховена. Я вдруг озверел и понесся вихрем вниз по лестнице. Конечно, она опять танцевала! Поочередно подпрыгивали ее арбузные груди, переливались половинки крупного зада, а в воздухе мельтешили полные руки.

Я ворвался к ним в зал и заорал не своим голосом:

– Грязные подстилки! Гнилые душонки! Чем вы восхищаетесь?! Посмотрите на нее! Это ради ее танцев вы меня разбудили?!

На последнем слове я схватил канделябр и швырнул его, что было мочи, в огромное зеркало в большой бронзовой раме. По стеклу побежали трещины и трещинки, а в следующее мгновение тысячи осколков со страшным звоном посыпались на пол. На секунду в зале воцарилась гробовая тишина. Потом со всех сторон на меня накинулись мужчины, пытаясь удержать. Я брыкался и неистовствовал. Изадора стояла и как-то торжествующе глядела на меня – настоящая повелительница сирых и убогих. Закралась мысль, что она ждала этого скандала. Для чего-то он был ей нужен.

Вскоре прибежали полицейские. Им удалось нацепить мне наручники на руки и ноги, и в таком виде меня, извивающегося и изрыгающего проклятия, доставили в комиссариат. Не помню, как я провел ночь в участке, но на следующее утро

в камеру вошли какие-то люди и, усадив меня в машину, повезли за город. На все мои вопросы ответа я, естественно, не получал – никто не понимал меня. Я пребывал в полнейшем смятении и хаосе. Оказаться в чужой стране, не говоря ни бельмеса по-французски, и не знать, зачем и куда тебя везут – что может быть страшнее?

За окнами пролетали леса и поля. Вот показалась какая-то каменная ограда – высокая, белая. Под шинами зашелестел гравий. Меня вывели, но тут же потащили внутрь огромного особняка, я даже не успел оглядеться. Коридоры, коридоры. Судя по всему, меня привезли в клинику для душевнобольных – везде решетки, призраки-пациенты в белых пижамах, никогда не выключается свет, и не закрываются двери. Три дня я провел в этом кошмаре, практически не сомкнув глаз от душераздирающих воплей, то тут, то там разносящихся по серым мрачным вестибюлям. Мне кажется, я сам уже начал немного сходить с ума. Здесь никто не говорил по-русски и я даже не мог спросить, когда меня выпустят. За мной приехала сама Изадора. Я был очень подавлен, а она, напротив, излучала уверенность. В дороге она сообщила, что меня высылают в течение двадцати четырех часов из страны, и что мы едем в Россию. Я вздохнул с величайшим облегчением. Наконец-то! Россия! Мы едем в Россию! С вокзала я сразу же послал телеграмму Мариенгофу.

Глава 19

И снова Москва

Когда мы остановились на границе, Сергей вышел из вагона, встал вдруг на колени и картинно поцеловал землю, шумно втягивая ноздрями воздух. Всю дорогу он был очень возбужден. Я смотрела на него и мысленно уже прощалась с ним. В Берлине я еще верила в то, что мы сможем быть вместе, но после всех ужасов, произошедших во Франции, я поняла, что долго наши отношения не продлятся. Мы любили друг друга, но жизнь вместе была просто невыносимой.

На перроне нас встретил улыбающийся Илья Ильич. Я взяла руку Сергея, наклонилась к Шнейдеру и по-немецки сказала:

– Вот я привезла этого ребенка на его Родину, но у меня нет более ничего общего с ним…

Илья Ильич внимательно посмотрел на меня, но ничего не ответил. Все вместе мы поехали в Литвиново, где отдыхала летом моя школа. По дороге нам попалось стадо коров. Есенин, увидав бредущих животных, вытянул шею и, провожая их взглядом, повернулся к нам:

– Коровы… – широко улыбаясь, будто ребенок, сказал он. – А вот если бы не было коров? Россия без коров, а? Ну, нет! Без коров нет деревни, а без деревни нет России!

Машина наша сломалась, и пришлось идти пешком. Стемнело. Со всех сторон обступали пугающие тени деревьев. Вдруг впереди замаячили огни. В следующий миг нас окружила толпа радостно кричавших учениц, которые, не дождавшись нас вовремя, отправились нам навстречу. В своих красных туниках с розово-оранжевыми факелами в руках посреди черного леса они казались чем-то неземным и волшебным. Я глядела на этих чудесных эльфов и не могла наглядеться. Какое это было прекрасное зрелище!

Мы прожили в Литвинове несколько дней – это были одни из самых счастливых наших дней с Есениным. Утром мы вставали и шли в парк, усаженный шелестящими ветвистыми липами и раскидистыми узорчатыми кленами. Ирма устраивала уроки прямо на зеленой лужайке. Свежий чистый воздух, безмятежное солнце, заливающее леса и поля. Мы смотрели на танцующих детей и погружались в безмолвную негу. Вечерами развлекали Илью Ильича шумными рассказами о наших приключениях, весело перебивая друг друга. Иногда, вспоминая что-то, взглянув с Сергеем друг на друга, мы начинали безудержно хохотать. Да, хорошее было время!