Есенин и Айседора Дункан

Тер-Газарян Ольга

Офицер позеленел от злости и отошел. Я видел, как он шептался с двумя рослыми официантами. Я понял, что он собирается взять меня в работу. Я взял Дункан под руку и прошел мимо них к выходу. Они и слова мне не сказали. В эту же ночь на улице на меня напали, избив до полусмерти. Это были те трое офицеров. Изадора была в ужасе, я думал, ее хватит удар.

Да, из-за тоски я был озлоблен на весь мир. Кутежи, скандалы, пьянки…

Я вспоминаю, как зашел вместе с Кусиковым и балалайкой в гости к Белозерской-Булгаковой. Пума, как выяснилось, уехал тогда в Союз с Толстым. Настроение у меня было ни к черту. Я сидел на диване и тихонько бренчал на балалайке, напевая себе под нос рязанские частушки. Вдруг она начала подпевать

мне. Я удивился:

– Откуда вы их знаете?

– Слышала в детстве. Моя мать – рязанская.

Я улыбнулся. Надо же, земляки, значит.

– А еще я знаю, что солнце – это «сонче», а цапля – «чапля».

Нежность вдруг захолонула мою душу. Внезапно стало так больно, и сильно защемила в сердце тоска. Я вспомнил родные поля и просторы, медленно бредущих коров, сиротливо жмущиеся избы…Э-э-э-эх!

Я вскочил с дивана и громко прочитал:

Сыпь, гармоника. Скука… Скука…Гармонист пальцы льет вольной.Пей со мною, паршивая сука.Пей со мной.Излюбили тебя, измызгали —Невтерпеж.Что ж ты смотришь так синими брызгами?Иль в морду хошь?

Закончив, сразу прочитал другое:

Не гляди на ее запястьяИ с плечей ее льющийся шелк.Я искал в этой женщине счастья,А нечаянно гибель нашел.Я не знал, что любовь – зараза,Я не знал, что любовь – чума.Подошла и прищуренным глазомХулигана свела с ума.

Да, это все о ней, об Изадоре. Белозерская, помню, слегка скривилась. Видать, покоробили мои поэтические излияния. Но она и слова не сказала. Такой, наверное, был жалкий у меня вид.

Может, все это так совпало – Изадора и тоска по родине. Изадорина нежность, заботливость и ласка – вот то единственное, что меня трогало и заставляло еще оставаться рядом с ней. Когда она не пила и была со мною искренна, я так любил ее! Но дней таких в моей жизни становилось все меньше и меньше. Я знал одно, если я решу остаться с ней, то погибну и как человек, и как поэт…

Глава 17

Смешная пара

Мы с Мэри, наконец-то, после всех приключений в дороге и автомобильных аварий приехали в Берлин. Нас встретил радостный Сергей, который одним махом запрыгнул в автомобиль и бросился меня обнимать и целовать. Прямо не узнать! Он ли это?! Как же я была счастлива видеть его веселым! Все это время я места себе не находила, особенно, после пугающих и непонятных телеграмм, которые он мне присылал. Я уже надумала себе бог знает что – мне постоянно мерещилось, что с ним случилось нечто страшное: пырнули ножом в пьяной драке, избили до смерти или он сам выбросился из окна. Теперь можно было вздохнуть с облегчением.

За собой Есенин притащил целую ораву друзей с балалайками и гармонью. Я нисколько не удивилась – Сергей всегда

был душой компании. Всей толпой мы поднялись к нам в номер. Управляющий проводил нас недоуменным взглядом, потом опомнился и подбежал ко мне, спросив, сколько нам требуется комнат. Я обвела присутствующих царственным взором:

– Комнаты на всех! Это со мной!

– Э-э-эй, куше, куше! – ликовал Сергей, размахивая руками.

– Sejchas, Seryozha, kushe, kushe! – отвечала я. В переводе с нашего языка «kushe» означало «кушать».

Сергей тут же принялся кому-то радостно названивать – наверняка, звал еще с десяток голодных русских поэтов. Но сегодня я была добрая, потому что видела своего ангела живым, невредимым и в прекрасном настроении. Я и думать забыла обо всех наших ссорах, скандалах и размолвках! Как будто и не было ничего!

Я распорядилась накрыть в большом салоне отеля стол. Этот вечер решено был сделать русским, и понеслось: икра, гречневая каша, расстегаи, блины, курники, пожарские котлеты и море водки. Перед закусками я заставила всех гостей по русскому же обычаю выпить три рюмки водки подряд. Это их развеселило и настроило на нужный лад. Сергей затянул песни, а остальные стали ему подпевать. Вышло очень красиво. Есенин вообще очень любил петь – он мог часами сидеть и тянуть какой-нибудь печальный и прекрасный народный мотив. Потом он вдруг вскочил и бросился ко мне в ноги. Преклонив колени, он осыпал меня тысячами прекрасных и нежных русских слов и просил прощения за свои выходки. Все его друзья как по команде тоже вдруг встали на колени и принялись целовать мне руки. Я была так тронута, что почти разрыдалась. Это было прекрасно!

Мы пили и пили. Всеобщее веселье нарастало.

– A chto, Sergey Alexandrovitch, mozhet russkogo? – подбоченясь спросила я.

Он хитро подмигнул мне:

– Давай, Дунька, русского!

И мы пустились в пляс. Сергей так лихо выделывал коленцами, что только и сверкали его пятки, а я павой плыла вокруг него, раскинув шаль. Раскрасневшаяся и запыхавшаяся я присел отдохнуть, но Есенин вошел в раж и вскочил на стул. Он начал декламировать свои стихи. Все восторженно притихли. Я так любила слушать, как он читает. Казалось, его голос гипнотизирует. Даже если он бывал в мрачном расположении духа, стоило ему начать читать, и он начинал светиться и сиять изнутри, проливая свой чудесный свет гения на всех, кто его слушал. Восхитительно!

Откланявшись, Сергей уселся за стол и о чем-то заговорил с одним из приятелей. Я смутно понимала о чем идет речь, но стала прислушиваться, так как голоса их почти переходили в шепот. Среди потока неясных слов я отчетливо несколько раз услышала «ана». «Что за Анна? Кто это? Любовница? Но где же он встретился с ней – здесь он все время рядом со мной?» – лихорадочно крутились в моей хмельной голове мысли. Я не могла больше сдерживаться и подошла к ним:

– Ti svinja! Ja znat Anna! Ja vsjo znat pro Anna!

Сергей сидел несколько секунд, не шелохнувшись, затем лицо его побледнело, веки покраснели, а синие глаза налились кровью, отчего зрачок расширился и они стали черными. Он резко вскочил и начал изрыгать страшные ругательства:

– Ах ты, старая блядь! Это не твое дело, сука! Достала ты меня до печенок!

Орал он почему-то и на Мэри. Я уже не разбирала слов – это был сплошной поток отборного русского мата. Затем Сергей схватил первое, что попалось ему под руку – тарелку с рыбой – и запустил ею в стену. Она попала в одного из гостей – представителя советского посольства. На этом Есенин не остановился и продолжил швырять все, что можно было швырнуть. В ход шло все – еда, посуда, стулья. Гости все забились по углам, а я, как стояла в центре комнаты – этакого побоища, – так и осталась стоять, не с вилах пошевелиться. Опомнившись, я кинулась к дверям, но они были закрыты. В отчаянии я начала дергать их с остервенением, но тщетно.