Есенин
Шрифт:
Воскресенский замолк и подмигнул Анне:
— А теперь, хозяюшка, угощай чаем!
Пили чай молча. Слова Воскресенского о том, что до войны остались считанные месяцы, перевернули в Есенине всё. Он думал о России и как бы видел своих современников в серых шинелях и с винтовками, к которым привинчены трёхгранные штыки, как бы слышал стоны и рыдания миллионов солдаток, многие из которых не дождутся своих соколиков, слышал шёпоты одетых во всё чёрное старушек-матерей, возносящих слова молитвы к Иисусу Сладчайшему, к непорочной Деве Марии, к Угоднику Господнему Николаю
Есенин смотрел на Владимира Евгеньевича и Анну, но не видел ни его, ни её.
— Он как конь в шорах, — сказала Анна о Сергее.
— В шорах? — переспросил Воскресенский, не уловив её мысли, а в её словах была горечь: ей хотелось, чтобы Сергей не видел сейчас никого и ничего, кроме неё, но она, чуткая и умная, понимала, что даже в день его первого поцелуя и признания ей в любви — она, её плоть и душа, сейчас для Есенина только ничтожно малая частица того, что вчера он звал Русью, а сегодня зовёт Россией. А что такое, в сущности, Россия? Неповторимая природа — поля, леса, горы, реки, озера — и на этом фоне народ, история, грядущая революция. Ей было одновременно и радостно, и тревожно, и грустно. Вот ведь какой человек отдал ей своё сердце! В то же время её подавлял жизненный парадокс: если бы сейчас, сию минуту она, Анна, заслонила собой в его уме и сердце Россию, ей было бы стократ грустнее и даже обиднее, потому что полюбила она в Есенине поэта, которому Россия всего дороже, любимей и необходимей.
Поняв, что Анна домой не собирается и, скорее всего, проведёт ночь у Сергея, Воскресенский вдруг засуетился и наспех выдумал причину спешного исчезновения:
— Засиделся я с вами, а меня приезжий ждёт. Истомился, наверное, сердечный. Кстати сказать, замечательно интересный человек, молодой парень, рабочий из Питера. Я его с вами, Сергей Александрович, непременно познакомлю.
— Кто же это? Наверное, большевик? — заинтересовался Есенин.
— Нет. До партии он ещё не дозрел. Но, уверяю вас, редких качеств юноша. Я бы его назвал революционным романтиком.
— Познакомьте, — попросил Есенин.
— Непременно. Вам как поэту Россию надо знать во всех её ипостасях.
Наскоро попрощавшись, Воскресенский ушёл. Есенин запер за ним дверь и обернулся к Анне — беспокойный, взволнованный, охмелевший от трепетной радости.
Сдерживая себя, он шёл к ней медленными, некрупными шагами, а подойдя, стал нежно целовать лоб, брови, глаза.
Она без слов поняла, что наступает их первая ночь.
2
Есенин проснулся позже обычного. За окном стояло серовато-голубое осеннее утро, давно сменившее предрассветную туманную муть. Определить время было нельзя: часы-ходики не тикали — забыли вчера завести. Он обвёл сонными глазами комнату. Взгляд остановился на белом пятне, резко нарушавшем коричневатую желтизну обоев. Это был слепок
Гипсовая маска Пушкина всегда наводила Есенина на размышления, и он подумал, что из всех русских поэтов Пушкин, пожалуй, больше и глубже всех знал свою Россию. Эту мысль прервало вдруг воспоминание о посещении Ваганьковского кладбища с его великолепием пышного осеннего увядания — с винно-красной листвой клёнов, с золотом берёзок, с одинокой осинкой, палево-багровой, горевшей, как неопалимая купина.
Он смутно догадывался, что кладбище незабываемо вошло в его память, потому что там он впервые поцеловал Анну, а потом была ночь, явившая чудо нераздельной близости — его и Анны.
Тотчас вспомнилось, что нынешней ночью Анны с ним не будет. Это огорчило его. Он с досадой подумал о матери Анны — милейшей в общем-то Марфе Ильиничне, заподозрив, что предстоящая — пусть краткая! — разлука с Анной — это её, Марфы Ильиничны, коварная выдумка, умышленное вмешательство в их с Анной любовь.
Марфа Ильинична строго предупредила свою, по её мнению, потерявшую голову дочь, что после работы в корректорской они обе пойдут куда-то на Божедомку навестить заболевшую родственницу, наверняка засидятся там до глубокого вечера и Анна пойдёт ночевать в родительский дом.
Есенин снова посмотрел на пушкинскую маску и, подавляя минутное огорчение, задумался...
С кем только не встречался Пушкин — с кавказскими горцами, с грузинами, армянами, греками, калмыками, киргизами, молдаванами, цыганами, чухонцами, поляками...
Вот уж действительно — в России Пушкина мог назвать «всяк сущий в ней язык». Есенину стало неуютно от мысли, что он, доживая на земле второй десяток лет, ничтожно мало знал сельских людей Константинова, Спас-Клепиков, горожан Рязани и Москвы.
Есенин жадно тянулся к людям, каждого встреченного человека пытался прочесть и понять, как попавшую в руки книгу. Поступив в сытинскую типографию, он, кроме корректоров, познакомился и даже сдружился кое с кем из наборщиков, печатников, метранпажей, переплётчиков. Но ему этого было мало. Он хотел знать и глубинно понимать всех — от мужика до императора, от учёнейшего академика до неграмотного кузнеца...
Готовя себе завтрак, Есенин прикидывал, как распорядиться нынешними сутками, если Анну он увидит только мельком на работе, в корректорской.
На столе лежала испещрённая поправками и вычёркиваниями рукопись стихотворения, условно названного «У могилы». Стихотворение давалось трудно. Четыре-пять черновиков были забракованы и смяты. Ну что же! Как раз и будет время поработать. В его полном распоряжении весь вечер, вся ночь.
Утром, поздоровавшись в корректорской с улыбающейся, бодрой и свежей Анной, Сергей самонадеянно пообещал:
— Сегодня буду работать над последним стихотворением. Вспомни там, на Божедомке, что я горблю спину за трудными стихами. Закончу! Даю тебе слово.