Есенин

Безруков Виталий

Есенин растерялся от неожиданности и с опаской подошел к столу, ошеломленный чистой русской речью этого американца.

— В Бога верите? — задал он вопрос, уставив в Есенина немигающий взгляд. Есенин с надеждой оглянулся на Ветлугина.

Тот утвердительно закивал головой.

— Да! Да! — ответил Есенин.

— Какую власть признаете?

— Дело в том, что я поэт, — начал сбивчиво объяснять Есенин, — в политике ничего не смыслю, да, по большому счету, она мне не нужна… совсем не нужна…

— Как так?

Отвечайте по существу! — прервал его чиновник.

— Ну, в общем… как ее, — пытался найти правильный ответ Есенин, — народную власть признаю. Я всегда за народ! — добавил он уверенно.

Чиновник недоверчиво покачал головой:

— Повторяйте за мной слова клятвы: «Именем господа нашего Иисуса Христа обещаю говорить чистую правду и не делать никому зла!»

— «…и не делать никому зла!» — слово в слово повторил за ним Есенин.

— Обещаю ни в каких политических делах не принимать участия! — продолжал чиновник.

— Обещаю! — коротко сказал Есенин.

— Повторите слово в слово, — строго потребовал чиновник.

— «Обещаю ни в каких политических делах не участвовать», — поспешил исправиться Есенин.

— Под сим распишитесь! — А когда Есенин расписался, протянул ему еще одну бумагу:

— А вот тут распишитесь, что не будете петь «Интернационал».

— Не буду петь «Интернационал», — повторил Есенин и расписался.

Айседора облегченно вздохнула, когда Есенина отпустили и он, вытирая выступивший на лбу пот, уселся на скамью.

Вслед за Есениным подписку дала Айседора. Проделала она это с таким высокомерным презрением, что даже видавший виды чиновник смутился.

— Мистер чиновник, я не люблю Россию! — начал Ветлугин, когда очередь дошла до него. — Я бесконечно равнодушен к судьбе моих родных, у меня нет друзей, есть только собутыльники! Шучу! — прохихикал он.

— Здесь не место для шуток, мистер Ветлугин, — грубо оборвал его чиновник.

— Простите, я забыл, что это Элис-Айленд! — скорчил он плачущую физиономию.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Баба с факелом! Символ Свободы! Твою мать! — хохотал Есенин, когда они покинули таможенный офис и на выходе их встретила шумная толпа.

— А свинья все-таки нас спасла… Мы свободны! — ликовал Ветлугин и хвалил Есенина: — Ты все хорошо говорил, Сергей! Молодец!

— Мне никогда не приходило в голову, что здесь люди могут задавать такие нелепые вопросы! — оправдывалась Дункан за всю Америку.

Когда чемоданы были погружены и все трое уселись в открытый лимузин, Есенин неожиданно встал и, подняв руки в знак приветствия, прокричал в толпу, лучезарно улыбаясь:

— My love, America!

Как всякий народ, американцы тоже любили, когда иностранцы старались говорить по-английски. Толпа ответила Есенину восторженными возгласами и аплодисментами: «O! Браво, Езенин! You speak English! It’s wonderful!»

Айседора

с обожанием смотрела на мужа, радуясь его успеху.

Банкет, устроенный друзьями Дункан в ресторане роскошного нью-йоркского отеля «Уолдорф Астория», где поселились Есенины-Дункан, удался на славу. Импресарио Сол Юрок стоя произнес длинный тост, больше смахивающий на политическую декларацию:

— В завершение хочу сказать, что некорректное поведение властей по отношению к этой паре (он повернулся в сторону сидящих рядом Есенина и Дункан) вызвало большой общественный резонанс! Возмущенные американцы выражают протест на страницах прессы. И это обстоятельство сослужит хорошую службу Айседоре: подобные газетные публикации лишь усиливают интерес зрителей к ее гастролям. Все билеты на ее первое выступление в Карнеги-холл распроданы. За Айседору Дункан! За искусство нашей великой соотечественницы!

Все выпили. Пока гости закусывали, Есенин, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание, вполголоса заговорил с сидящим рядом переводчиком и издателем Ярмолинским:

— Между прочим… в Берлине дрались за право издавать мои стихи!..

— Да неужели? И кто? — с набитым ртом спросил Ярмолинский. — Издатели?

— Издатели! Гржебин. Слыхал про такого? Да! Он выпустил целый сборник моих стихов… Я хотел бы и здесь напечатать… у меня поэма новая почти готова… стихи!.. — ответил Есенин и, глядя на жующего собеседника, подумал: «Как же вы тут все жрать горазды! Пузо, того гляди, лопнет, а он все молотит!»

— Это несерьезно, Сергей… — поперхнулся Ярмолинский.

— Александрович! — постучал его по спине Есенин.

— Сергей Александрович, Европа — это не Америка! — прокашлялся Ярмолинский. — Кстати, как вам Нью-Йорк? — спросил он, выпив бокал вина.

— Да разве можно выразить всю эту железную и гранитную мощь словами? Это поэма без слов! — с восторгом ответил Есенин. — Европа перед Америкой — все равно что старинная усадьба!..

— Ну вот! Сами понимаете! — скептически ухмыльнулся Ярмолинский. — В Европе много русских эмигрантов, особенно в Берлине… в Париже… Им это может быть интересно… А в Штатах ваш стихотворный сборник не будет иметь успеха, а главное — спроса! Такова особенность этой страны…

Есенин отрешенно посмотрел на сидящих за столом американцев. Со времени отъезда за границу он уже привык видеть вокруг себя чужие лица, слышать чужую речь, но сейчас это вдруг стало ему невыносимо. Он почувствовал, что задыхается в этом безвоздушном пространстве безразличия к нему. А со всех сторон только и слышно — Айседора, Айседора, одна Айседора! Есенин снял галстук и расстегнул ворот рубашки.

— Может, ты просто не хочешь заниматься переводом моих стихов, Авраам Моисеевич?

— Вы знаете мое отчество? Спасибо! Отчасти вы правы, Сергей…