Есенин
Шрифт:
Детси только пожала плечами. Переубедить Дункан, если она что-то забрала себе в голову, было невозможно.
— Итак, сначала в Париж, уладим все денежные дела, и оттуда через Берлин в Москву!! — с радостью подвела черту Айседора.
Но планам Айседоры не суждено было осуществится в той четкой последовательности, какую она себе нафантазировала. Как говорится, человек предполагает, а Господь располагает. Дверь с шумом распахнулась, и в номер влетел запыхавшийся Кусиков. Он был навеселе.
— Айседора! Есенина забрали в полицию! — выпалил он залпом и рухнул на диван, утирая платком вспотевшее лицо. Это сообщение прозвучало, как гром среди ясного неба. Женщины на мгновение оцепенели, потом Дункан обессиленно
— Как в полицию? — недоуменно передернула плечами Детси, вперив в Сандро свой пронзительный взгляд.
— В ресторане… кто-то нелестно отозвался о России… и Есенин тут же устроил скандал! — оправдывался Кусиков, обмахиваясь платком. — Сергей обматерил всех присутствующих. Началась драка. Есенин запустил в кого-то канделябром, но попал в зеркало, оно, конечно, вдребезги… Прибыли четыре полицейских, и Сергея увезли в полицию. — Сандро виновато опустил голову.
— Ты друга оставил там… одного? — Дункан внезапно судорожно вцепилась в его плечо. Ее красивое лицо исказилось. Сандро увидел белые оскаленные зубы и два огромных кошачьих глаза. Казалось, еще мгновение — и она исцарапает ему лицо. Он чуть не вскрикнул от испуга. С силой оторвав ее руку, Кусиков встал и заходил по комнате.
— Как вы могли так подумать, Айседора?! — начал он обиженно. — Я тут же бросился к их начальнику… стал объяснять ему, что Есенин самый знаменитый… даже величайший поэт России… что Эдгар По, гордость американской поэзии, был запойным алкоголиком… Поль Верлен, Бодлер были пьяницами, но они создавали бессмертные, гениальные творения! — Он еще не кончил говорить, а Дункан уже мотала головой:
— Я это все знаю!.. Что вы сказали в полиции?
— Полиция выпустит Есенина только при условии, что он немедленно покинет страну! — ответил Сандро и облегченно вздохнул, словно свалил с себя тяжелую ношу. Но тут же устыдился, видя, как сникла Айседора. Взгляд ее стал пришибленным и робким.
— Послушайте, что я вам скажу… Я дошла уже до такого предела, что моя жизнь не имеет для меня никакой цели… Единственное, что я хочу, это выполнить свое обещание сохранить Есенина и вернуть его в Россию. Я сейчас терзаю свой мозг, пытаясь придумать что-нибудь… Но что? Что?
На помощь, как всегда, пришла Мери. Она сказала тоном, не терпящим возражений:
— Выход есть! Надо пригласить знакомого врача, чтобы он письменно подтвердил, что Есенин страдает психическим заболеванием и не несет ответственности за свои поступки и что его необходимо поместить для обследования в частный санаторий!.. На некоторое время! — добавила она, а про себя подумала: «А хоть бы навсегда! Вот было бы облегчение всем!»
— Проще говоря, в сумасшедший дом? — широко открыл глаза от изумления Кусиков. В его голосе было, вероятно, что-то угрожающее, потому что, когда он невольно сделал шаг к ней. Детси отскочила к окну.
— Вы предлагаете Серегу упрятать в дурдом?! Серегу?!
Его решительный тон вызвал в Мери еще большее раздражение. Она хотела ответить какой-то колкостью, но раздумала и с небрежным видом сказала:
— Ну что же, если у вас есть другое соображение насчет Есенина и сложившейся ситуации, то я умолкаю. Но пусть решает Айседора!
Они посмотрели на Дункан.
— Я согласна, Детси, — сказала та тихо. — Вызывай врача.
Ноги Дункан подкосились, и она упала на колени. Сандро подскочил к ней и усадил в кресло. Айседора откинулась на спинку и, закрыв глаза, вновь застонала сквозь зубы. По лицу ее было видно, какая боль разрывает ей сердце. Сандро втянул голову в плечи, повернулся и, не прощаясь, вышел шаркающей походкой, осторожно прикрыв за собой дверь. Проводив его холодным взглядом, Мери подошла к телефону, сняла трубку
Заключение врача никто не оспаривал, и уже на следующий день Есенин оказался в психиатрической лечебнице «Mauson de Sante». Там он пробыл несколько дней и был выписан, будучи признан вполне здоровым психически.
Несколько дней! Состояние Есенина было ужасно. Тяжело было смотреть на него — страшен был пустой взгляд его опухших глаз, красных от алкоголя или от слез. Все эти дни, как и его сосед по палате, Сергей ходил из угла в угол и бесконечно повторял четверостишие любимого Пушкина: «Не дай мне Бог сойти с ума! Нет, легче посох и сума!» Легко сказать — не сойти с ума, когда рядом настоящий сумасшедший тоже ходит и бубнит что-то себе под нос, иногда издавая душераздирающий вопль. И так день за днем. А на ночь приходила Дункан. Во всей ее согбенной фигуре он ощущал мучительное раскаяние за содеянное — за то, что пошла на поводу у Детси. Глядя в его глаза, она читала там немой укор: «Изадора! Изадора! Что же ты сотворила по неразумению своему?!» В ответ Айседора обнимала его, будто обиженного ребенка, и нежно гладила его золотые кудри, целовала ему руки, надеясь вымолить прощение. Но сможет ли он простить ее когда-нибудь? Хотя в ответ он улыбался: «Ничего, Изадора, ничего! «Все пройдет, как с белых яблонь дым!»».
Айседора знала это стихотворение, понимала его смысл. «Все проходит» — это изречение на перстне царя Соломона. Душа ее разрывалась от отчаяния, но разум подсказывал, что в чем-то Есенин прав. Ее безграничная любовь стала настоящим проклятием для него, да и для нее самой. Видимо, действительно — все проходит, и их расставание неизбежно. Дункан по складу своего характера никогда не боялась смотреть правде в лицо, какою бы горькой она ни была. И теперь, вспоминая счастливые, упоительные часы знакомства, она признавалась себе, что уже тогда, в глубине души, она чувствовала неизбежность расставания. Что этот златокудрый Лель, гениальный русский поэт, способен любить лишь свою Россию, свою поэзию, свою Лиру. А женщины для него как винные бутылки. Выдуманная любовь к ним таяла, как содержимое этих бутылок. Такое сравнение было циничным, но что делать? Значит, такова ее судьба. Пора привыкнуть к утратам. Все ее романы всегда заканчивались ничем.
До отъезда в Россию оставалось около месяца. Далее все происходило так, как и наметила Дункан. Два выступления в «Трокадеро», и приличный гонорар в четыре тысячи франков. Кроме того, ей удалось сдать в аренду дом какому-то русскому и продать всю имеющуюся мебель. В Берлине Дункан-Есенины прожили пару недель. Отношения были напряженными. Есенин постоянно бредил Россией. Он уже не хотел и не в силах был слышать чужую речь. Он жаждал свободы своей личности, мечтал вырваться из пут равнодушного непонимания враждебной ему Европы и тяготился своей финансовой зависимостью от жены. Об этом он доверительно заявил корреспонденту одной берлинской газеты:
— Я талант такой же, как и Айседора. Но она никогда не желала считаться со мной как с личностью, всегда хотела властвовать надо мной.
Айседора не осталась в долгу и также сделала заявление в прессе:
— Я вышла замуж за Есенина, чтобы дать ему возможность получить заграничный паспорт и уехать в Америку. Он гений, а брак между гениями невозможен.
И вот настал день отъезда в Россию.
Их провожала на вокзале только верная Мери. Подруги, обнявшись, плакали навзрыд. Есенин нервничал и курил одну папиросу за другой. Он все надеялся, что хоть Кусиков примчится в последнюю минуту, но Сандро не пришел. Видимо, «с глаз долой — из сердца вон». Стоя в тамбуре вагона и обнимая жену за вздрагивающие плечи, он все приговаривал охрипшим от волнения голосом: «Ничего, Изадора, ничего! Скоро будем дома! Все пройдет!»