Ёсико
Шрифт:
Каждую осень с начала 1920-х годов мадам Игнатьева, которая однажды пела «Мадам Баттерфляй» в Санкт-Петербурге для царя и царицы, устраивала концерт в танцевальном зале отеля «Ямато» — величественного, но довольно малоуютного заведения, которое своими башенками и зубчатыми стенами больше напоминало крепость, чем гостиницу. Мадам Игнатьева и ее муж, аристократ-белогвардеец, бежали от коммунистов в 1917-м и с тех пор жили в Мукдене. Граф, всегда в безупречной офицерской форме старого образца, с Георгиевским крестом, которым царь наградил его лично, содержал пансион рядом с железнодорожным вокзалом.
Вершиной исполнительского мастерства мадам Игнатьевой была «Хабанера» из «Кармен». Она исполняла также арии из «Тоски» и «Мадам Баттерфляй», но именно Кармен, по мнению любителей музыки, ей удавалась лучше всего. Зал был заполнен до отказа. Хрустальные люстры бросали искристый свет на позолоченные стулья и медали на долгих рядах офицерских мундиров. Все, кто имел хоть какое-нибудь влияние в Мукдене, были здесь, а некоторые приехали даже из Синьцзина, [9]
9
Ныне — китайский город Чанчунь.
И вот в лучах софитов появилась роскошная мадам Игнатьева собственной персоной, в длинном черном платье, с черной кружевной шалью, волочившейся за ней по сцене. Она улыбалась, продвигаясь на середину сцены — в руке красная роза, подбородок вздернут — и отвешивая, в ответ на аплодисменты, короткие вежливые поклоны на все стороны, будто надменный голубь. «Продвигалась» — слово не самое подходящее, она скорее сладострастно плыла, как обычно делают крупные европейские женщины. А сразу за ней шла ее лучшая ученица — милая японская девушка в сиреневом кимоно с длинными рукавами, на которых были вышиты белые аисты. Она была похожа на нежный цветок, который вот-вот должен был распуститься, излучала детскую невинность и в то же время некую экзотическую элегантность, которая у японских девушек, как правило, не встречается. Возможно, она чуть нервничала, ибо, когда мадам Игнатьева уже была готова занять свое место в центре сцены, японка наступила на конец длинной черной шали, остановив учительницу в ее «продвижении». На мгновение улыбка исчезла с лица мадам Игнатьевой, но она тут же взяла себя в руки — и зазвучала «Хабанера». Черные глаза девушки сделались еще больше, словно она молила всех нас о прощении, и ее личико трогательно вспыхнуло.
Именно эти широко раскрытые глаза, как я уже сказал, произвели на меня неизгладимое впечатление. Они не были прекрасными в обычном смысле слова, и были даже чуть слишком крупны для такого личика — почти как у рыбки, — но тем не менее выражали восхитительную ранимость. Когда она, вслед за выступлением мадам Игнатьевой, начала свою первую песню, от ее волнения не осталось и следа. Я помню «Лунный свет над руинами замка», японскую песню, от которой мы все зарыдали; потом «Ich liebe Dich» Бетховена, потом китайскую народную песню, потом русскую народную песню, названия которой я не запомнил, и, наконец, очаровательную «Серенаду» Шуберта. Было совершенно очевидно, что даже в столь нежном возрасте Ёсико не была одной из тех провинциальных певчих пташек, которые превращают концерты в Японии в такое мучение. Ее владение иностранными языками и способность передавать национальный стиль исполнения были исключительными. Только на космополитической земле Маньчжоу-го могло появиться такое сокровище. Знаю, легко говорить задним числом, но уже тогда я понял, что Ёсико, в нежном возрасте тринадцати лет, была на самом деле чем-то очень необычным.
Ёсико родилась в 1920-м. Отец ее был кем-то вроде искателя приключений, таких у нас называют «тайрику-ронин» — скиталец по чужим землям, синофил, бродивший по сопкам Маньчжурии в поисках удачи. Которая, увы, оставалась неуловимой. Большей частью он жил случайными доходами, обучая китайскому языку японских служащих Южноманьчжурской железнодорожной компании. Случайными — не потому, что очень уж мало платили, а скорее из-за слабости к азартным играм. Одним из его учеников какое-то время был и я. До того как ее удочерил китайский генерал, Ёсико вела обычную жизнь японского ребенка с континента, свободно общалась с детьми других национальностей, несмотря на то что получила строгое образование, как и следовало молодой японке. Ёсико родилась за десять лет до рождения Маньчжоу-го. А точнее, за одиннадцать лет до его зачатия. Которое произошло очень громко 13 сентября 1931 года, когда в пригороде Мукдена на железнодорожных путях взорвалась бомба. Выяснить, кто виноват, так и не удалось. Но считается, именно из-за того, что Китай с Японией перепихнулись тогда разок, и родилось Маньчжоу-го. Наша Квантунская армия быстро захватила города вдоль Южноманьчжурской железной дороги, и вся эта территория стала нашей — поначалу только в дневное время, ибо ночью передвигаться по железной дороге было слишком опасно из-за местных бандитов. Но не прошло и года, как прежнее Маньчжурское царство, прогнившее, точно старый заброшенный особняк, и ставшее пристанищем самых мерзких бандитов в Китае, превратилось в современное государство.
Впрочем, поскольку я романтик, мне нравится другая дата рождения Маньчжоу-го. На рассвете первого марта 1934 года Пу И, последний потомок маньчжурской династии, облаченный в желтые шелковые одеяния своих царственных предков, в саду за своим дворцом в Синьцзине произнес молитву солнцу — и официально переродился в императора Маньчжоу-го. По окончании «солнечной аудиенции» он вышел к людям — и новое государство стало империей. Мне, разумеется, не случилось присутствовать на этой церемонии, ибо исполнить ее он должен был в одиночестве.
То было хорошее время жизни для многих японцев, мечтавших о величии Азии и Маньчжоу-го. И лично для меня оно было лучшим. После многолетних мытарств на самых разных работах: репетитор в Даляне, испытатель в Маньчжурской железнодорожной компании (именно тогда я учил китайский), независимый консультант по внутренним вопросам в военной полиции Мукдена — я наконец-то нашел для себя занятие по душе. В Японии, скажу честно, я был неудачником. В качестве студента-экономиста не состоялся — вылетел из вуза, поскольку почти не видел дневного света. Моя жизнь проходила в кинозалах Уэно и Асакусы. Туда же уходили и все мои деньги. Стены моей комнаты были обклеены портретами кинозвезд, которые я ночами крал из кинотеатров. Я страстно мечтал работать в кино — хотя бы простым ассистентом режиссера. Но в Японии нужны связи, а их у меня не было. Ну, и кто я был? Неизвестный мечтатель из деревни в префектуре Аомори.
Однако в Мукдене — под покровительством Квантунской армии — я, Дайскэ Сато, смог открыть свою собственную фирму: «Бюро Сато: специальные услуги для новой азиатской культуры». Услуги, которые я оказывал, были несколько своеобразны и требовали соблюдения определенной осторожности. Можно сказать, что моим бизнесом была информация, поиск сведений, иногда деликатного политического свойства. Для этого нужно было обладать определенным актерским талантом. Дабы слиться с местным окружением, я должен был говорить и вести себя как местный. К счастью, Бог наградил меня хорошим слухом. Друзья иногда шутили, что я не человек, а попугай. Когда я рядом с заикой — я заикаюсь; если у меня прорезается сильный кансайский акцент — я говорю, как торговец из Осаки. Поэтому китайский дался мне относительно легко, к удивлению других японцев. Для моих соотечественников я оставался просто Дайскэ Сато, который иногда ходит в европейском костюме, иногда в японском кимоно, а иногда в форме Квантунской армии. С маньчжурами и китайцами я назывался Ван Тай и носил самую лучшую китайскую одежду, сшитую из тончайшего шелка самым уважаемым портным в Шанхае. Политика была частью моей работы, но настоящим моим полем деятельности была культура, а самой приятной задачей — поиск молодых талантов для маньчжурских радио- и кинокомпаний. На этом-то поприще здесь мои скромные способности и нашли свое применение.
Проблема с развлечениями в Маньчжоу-го была не в отсутствии денег или доброй воли. И киностудии, и радиостанции финансировались японским правительством, которое не жалело средств на закупку лучшего оборудования, какое только можно найти, из Японии, Германии и даже Соединенных Штатов. Киностудии у Маньчжурской киноассоциации были великолепные. И хотя солидная часть этих денег (как и большинство местных актрис) прилипала к рукам офицеров Квантунской армии, их все равно хватало, чтобы снимать высококлассные фильмы. Мукденская радиовещательная корпорация также была абсолютно современной, с новейшими звуконепроницаемыми студиями, а в некоторых легко поместился бы целый симфонический оркестр. Артисты, приезжавшие из Японии, не могли поверить своим глазам — они никогда не видели ничего подобного. Люди иногда забывают об этом, когда критикуют нас за то, что случилось впоследствии. Но факт остается фактом: через Маньчжоу-го мы, японцы, вытащили Азию в современный мир. Именно этим предприятием, которое часто трактуют превратно, мы можем гордиться и сегодня.
Чтобы поднять боевой дух местного населения и заставить его понять, за что мы боремся, привычных лозунгов о японо-маньчжурской дружбе было недостаточно. Не привлекали аборигенов и местные фильмы о том, как японские первопроходцы строят школы и проектируют мосты — глядя на это кино, они скучали до зевоты. Стоит признать, в том нет их вины. Мне тоже от него было скучно. Ум маньчжуров — стоит признать, слишком развитый для нашей обычной пропаганды — был в то же время почти детским с его страстной тягой к развлечениям. Этих людей нужно было просвещать и учить, что вполне естественно, но также и развлекать. Мы хотели снимать хорошие фильмы; нет, даже не хорошие, а самые лучшие, даже лучше тех, что снимали в Токио, — фильмы, в которых воплотился бы дух Новой Азии. А это невозможно сделать без лучших местных актеров, которые пели бы и играли на китайском языке, понимали нашу идею — и при этом достаточно хорошо говорили по-японски, чтобы общаться с режиссерами и операторами, которые обычно приезжали к нам с родины. Именно я должен был искать и находить этих людей, именно это было моей головной болью, которую, правда, частенько облегчала компания очаровательных маньчжурских актрис, чей талант был достоин уважения, хотя и не всегда соответствовал требованиям Мукденской радиовещательной корпорации.