Ёсико
Шрифт:
Исаму схватил пепельницу и запустил ею в жену. Чуть не попал в лицо. Пепельница пробила раздвижную дверь, изготовленную самим Намбэцу из бумаги Сикоку, и с глухим стуком врезалась в стену из кипариса, оставив в дереве глубокую трещину. Я едва соображал, что творю. До сих пор я оставался пассивным наблюдателем, но на этот раз какой-то сумасшедший порыв вывел меня из оцепенения. Я сделал то, чего нельзя делать никогда: вмешался в семейную ссору. Неуклюже поднявшись на ноги, точно рыцарь в сияющих доспехах, защитник слабого пола, я крикнул первое, что пришло мне в голову:
— Не смейте кидаться в леди!
Пышущие яростью глаза Исаму уставились на меня. Даже Ёсико, объект моей рыцарской галантности, выглядела изумленной. Я изменил направление
— И все-таки ты самый обычный иностранец.
27
До отъезда в Америкуя увиделся с Ёсико еще только однажды. Мы пили кофе за нашим обычным столиком в отеле «Империал». О случае с Уотерманом не вспоминали. Но она сказала, что их брак с Исаму распался. Что она была слишком глупа, надеясь, что сможет жить с иностранцем. Культурные противоречия сделали это невозможным.
— Исаму уверен, что знает Японию, но сам он типичный американец. Он даже не научился правильно говорить по-японски! Ты — другой, Сид-сан. Исаму живет в мире своего собственного воображения. И я восхищаюсь его чистотой как художника. Но не могу принести себя в жертву его искусству.
Их разрыв сильно повлиял на нее. Когда она сняла темные очки, чтобы протереть глаза, я заметил, что она плачет.
— Развод — ужасная вещь, — сказал я, и мне самому эта фраза показалась банальной и глупой. — Но скоро все пройдет. Время лечит. Думай о фильмах, в которых ты снимешься в Америке, о шоу на Бродвее…
— Проблема не в этом! — сказала Ёсико чуть раздраженно. — Поверь мне, развод — это облегчение. Просто я получила сегодня печальные новости. Но ничего, все в порядке. Здесь уже ничего не поделаешь.
Я начал настаивать — дескать, будучи ее другом и доверенным лицом, я должен знать об этих плохих новостях. Но она лишь покачала головой. Подошел чудаковатый официант, спросил, не хотим ли мы еще чего-нибудь. Я заказал еще кофе и устроился в кресле поудобней. Пианистка в вечернем платье что-то тренькала на рояле. Ёсико заговорила о своем отце. Он всегда был человеком безответственным, сказала она, игроком, не способным позаботиться о собственной семье. Но в Китае он был хорошим человеком, настоящим идеалистом. Искренне любил Китай. Тот был его миром, лейтмотивом его существования. После войны, вернувшись в Японию, он не смог совладать с жизнью. Едва мог позаботиться о себе — что уж говорить о домочадцах. Казалось, ни одной причины оставаться в живых у него не осталось. И он стал бездельником, который крал деньги у собственной дочери, чтобы потом их проигрывать. Сначала Ёсико очень жалела его. Чувствовала, что он тоже — по-своему — жертва этой ужасной войны. Но всему есть предел. И хотя она продолжает носить его имя, больше никаких дел с ним иметь не хочет.
Я снова ей посочувствовал. Должно быть, это очень трудно — вот так потерять своего отца. Нет, сказала она, дело не в нем. Так в чем же? Она выглядела такой беззащитной, когда подняла на меня свои громадные черные глаза. По ее щеке скатилась одинокая слеза.
— Сид-сан, — сказала она тихо. — Ты помнишь того человека, который подошел ко мне после свадьбы?
Чуть подумав, я сказал, что конечно же хорошо его помню.
— Так вот, его звали Сато, Дайскэ Сато. В Китае он значил для меня больше, чем мой собственный отец. Всегда приглядывал за мной и помогал, когда я попадала в беду. Сато любил Китай так же сильно, как и отец. Правда, была у него одна слабость: ему очень нравились китайские девушки, и он вечно попадал в какие-нибудь передряги. Но сердце у него было очень доброе…
Она немного помолчала, вытирая глаза атласным носовым платком.
— Он заслуживал большего, — всхлипнула она.
— Что же с ним случилось? И кто такой был этот Сато?
Из ее рассказа я получил лишь
Я слушал эту ужасающую историю — и вспоминал свои первые визуальные впечатления от жизни в Японии, которые получал в киношках на востоке столицы. В сознании возникали смутные сюжетные линии, в них двигались фигуры каких-то оборванцев, которые приходили к своим разрушенным домам и не узнавали их — или обнаруживали, что их жены теперь живут с другими мужчинами. Пианистка в вечернем платье играла песню Коула Портера, очень виртуозно и совершенно бездушно.
— Вот, — сказала Ёсико, — улыбаясь сквозь слезы. — Не стоит копаться в прошлом, правда? Там мы уже никогда ничего не сможем изменить. Помнишь ту песенку, которую все пели год назад? — Она пропела несколько слов: — Que sera sera, whatever will be, will be… [63] — Потом сказала, все еще улыбаясь: — Я верю в это. Когда-нибудь мир точно станет лучше, чем сейчас. Именно этому я хочу посвятить мою жизнь. Ты ведь это знаешь, правда, Сид?
63
«Чему быть, того не миновать» (иск. исп.Que Sera, Sera, англ.Whatever Will Be, Will Be) — популярная песня Джея Ливингстона и Рэя Эванса, впервые исполненная Дорис Дэй в фильме Альфреда Хичкока «Человек, который слишком много знал» (1956).
Я не совсем понял, о чем она.
— Посвятить чему, дорогая?
Она нежно сжала мою руку:
— Миру, конечно же.
И отправилась в Соединенные Штаты, где ее ожидало блестящее будущее, по крайней мере, она на это надеялась. Исаму поехал в мировое турне, которое ему оплатил крупный американский фонд, с целью изучения искусства и религии, а может, то были культура и духовность. Намбэцу без моей помощи добился в Нью-Йорке серьезного коммерческого успеха. Японско-американское общество организовало масштабнейшую выставку его работ, и один из Рокфеллеров скупил все картины.
«Шангри-Ла» стартовала неплохо. Бостон и Балтимор отозвались положительно, хотя и без лишних восторгов. Конечно же еще было время, чтобы внести изменения. Все восхищались костюмами и подчеркивали, что Сэм Яффе, который на самом деле был старше и куда больше походил на морщинистую старуху, чем на экране, просто потрясающе сыграл верховного ламу. Ёсико, как все вроде бы признали, была в фильме на своем месте. «Чудна, как тропический цветок», — обласкала ее «Балтимор сан». Ёсико дала интервью журналу «Тайм», с должной скромностью порассуждав о своей роли посланницы Востока. Ее фотографию в тибетском костюме опубликовал на своем развороте «Лайф». В «Шоу Эда Салливана» ее расспрашивали о духовной мудрости буддизма. В Филадельфии Боб Райан зашел взглянуть на нее из-за кулис — и заверил, что на Бродвее ее появление вызовет настоящий триумф. В ресторане «Сардиз» уже были забронированы столики, чтобы отметить премьеру. Цветы были заказаны, звезды приглашены, ящики с шампанским громоздились рядами до потолка. Ожидали, что придет весь Нью-Йорк.