Ёсико
Шрифт:
И вдруг все рухнуло. Да не просто рухнуло, а с оглушительным треском. Еще раз отдали должное костюмам, еще раз превознесли Сэма Яффе как замечательного верховного ламу. Критик из «Нью-Йорк таймс» заявил, что Ёсико была «прелестна, как пион». Но музыка — полный отстой, да и сюжет, как отметила «Нью-Йорк геральд трибьюн», «сырой, как картонный ящик под проливным дождем»… Мюзикл «Шангри-Ла» отважно продержался на сцене еще три недели. Приглашения на вечеринку отменили, ланчи перенесли на другое время. И Ёсико оказалась в огромном городе совсем одна.
От Уотермана не было ни звука. Но двери Голливуда еще не захлопнулись перед ней окончательно. Ёсико значилась в составе исполнителей комедии под названием «Жена моряка», которую поставил некий Эд Берндз, начинавший звукооператором у господина Капры, а потом добившийся небольшого успеха с «Тремя комиками». Я никогда не видел «Шангри-Ла», но она должна быть шедевром в сравнении с этим приторным леденцом.
Ожидалось, что фильм вызовет интерес у эмигрантского сообщества в Токио, поэтому я был вынужден написать на него рецензию. Я написал: «Слишком талантливая для участия в столь провальном действе, Ширли Ямагути все же стоит того, чтобы ради нее потратить деньги на билет. Ограниченная узкими рамками сценария, она вытягивает из своей роли все возможное, и это настолько гротескно, что уже не до смеха». Не самый изящный пассаж, понимаю, но я и дело имел с совершенно безнадежным материалом. Мой очаровательный редактор, Сесил Сиратори, который фильм обожал, спросил меня, почему я такой «ч-ч-чертовски негативный». На японских экранах «Жена моряка» шла, пожалуй, не дольше трех недель. Японская критика ее вежливо игнорировала.
Вскоре после этого Ёсико официально заявила, что заканчивает карьеру киноактрисы и собирается выйти замуж за молодого и многообещающего японского дипломата. Я был поражен. Неудача на Бродвее и один дерьмовый фильм не могли настолько выбить ее из седла; тем более, это еще не повод пускать ко дну великолепную международную карьеру. Она все еще оставалась для всех Японской Надеждой. Или этот безумный, импульсивный поступок был спровоцирован так называемой настоящей любовью? Если так, это лишь подтверждает мои сомнения относительно настоящей любви. Боюсь, что многообещающий молодой дипломат сделал ей предложение в тот момент, когда она была совершенна подавленная. Увы, взяв в жены актрису старше себя и с весьма колоритным прошлым, он гарантированно обеспечил себе только то, что его юношеские надежды так и остались неосуществленными. Его, естественно, не выгнали с треском из Министерства иностранных дел, нет. Его просто отправили в Рангун. Какого черта Ёсико делать в Рангуне — можно только догадываться. Я запутался в клубке из разных эмоций: одиночества, утраты — и легкого ощущения того, что меня предали. Великая легенда умерла преждевременно. Яркая звезда вдруг потухла. Я чувствовал себя так, будто некая грубая сила вышвырнула меня из чудесного сна.
Конечно, я все еще обожал Ёсико и надеялся вернуться к своей роли матушки-исповедницы, которую при ней исполнял, как только она вернется в Токио. Конечно же ее муж не станет возражать против меня. Он должен быть в курсе, что я не опасен. Я же просто умирал от любопытства, желая узнать о ее приключениях в Нью-Йорке и Голливуде. Она позвонила мне один раз, из квартиры своего мужа. Мы сплетничали и смеялись, как в старые добрые времена, но затем я совершил фатальную ошибку. В разговоре всплыла «Жена моряка», и мы, развеселившись, оба согласились с тем, что картина была ужасной. Она сказала:
— Если смотреть правде в глаза, я там тоже была не очень-то хороша, не так ли?
— Если честно, дорогая, не очень.
Я услышал резкий щелчок — она бросила трубку. Больше я Ёсико никогда не слышал.
28
Казалось, сезон дождей1959-го никогда не кончится. Вся моя квартира, от татами на полу до вещей в гардеробе, воняла старыми грибами. Туфли в прихожей стали гангренозно-зеленого цвета. Обложки драгоценных книг изогнулись так, будто их гнул цирковой силач. Никакого желания прорываться через унылую серую морось, или проливной ливень, или бесконечное капанье теплого дождика поздней весны. Неудивительно, что у японцев для дождя так много названий. Хотелось бы знать, это они специально придумывали или само получилось. Мне надоело работать кинокритиком, я устал слышать свой голос, из недели в неделю выносивший вердикты чужим работам. Я пытался писать свой роман, действие которого происходит в годы оккупации, но с замиранием сердца понимал, что это ни к чему не ведет. Без биения жизни мои собственные слова так и оставались абстракцией. Чьи-то мнения постоянно вторгались в текст. Возможно, я написал
Особенно те вещи, которые так восхищали меня, когда я только приехал. Необычность японцев, их детская непосредственность, воспитанность, привязанность к форме и ритуалу — все эти вещи ныне действовали на меня раздражающе — как напильник по нервам. Теперь вместо экзотичности и преданности форме я видел узость интересов, конформизм и ограниченный кругозор. Их маниакальная вежливость на самом деле — форма социальной гемофилии, боязнь задеть чувство собственного достоинства другого человека до тех пор, пока тот не истечет кровью до смерти.
Я знал, что подобные настроения проходят и что неожиданная встреча с прекрасным молодым человеком со щербатой улыбкой и крепкими ляжками поднимет мое настроение, пускай ненадолго. Я должен был радоваться превращению Токио из обугленных пустырей в процветающий город. Как радостно было видеть, что дети на улицах больше не дрались из-за сигаретных окурков и не дожевывали объедки из консервных банок, найденных на помойке. Счастье было уже в том, что миллионы простых японцев снова начинали жить нормальной человеческой жизнью. Каждая новая неоновая реклама, каждое новое бетонное здание были реальными вестниками прогресса. И все же меня не отпускало чувство, будто разбилась моя надежда. Надежда на нечто более вдохновляющее, чем просто материальное благополучие. Вспоминая о неукротимом духе этих побежденных людей, собиравшихся в кинозалы в 1946-м, об их открытости новым идеям, об их подлинном стоицизме, я испытывал чувство потери: неисполненные обещания, попранные надежды… Из этой катастрофы могло выйти нечто великое. Вместо этого японцы вобрали самое худшее из американского образа жизни, причем импортировали его оптом и всосали жадно, без особого понимания. Мы дали им демократию, но что они с ней сделали? Выбрали премьер-министром человека, который за несколько лет до того был арестован за военные преступления? [64]
64
Нобуск э К и си (1896–1987) — государственный и политический деятель, 56-й и 57-й премьер-министр Японии (1957–1960). До и во время Второй мировой войны руководил промышленными разработками Маньчжоу-го. После 1945 г. подозревался в военных преступлениях класса «А» и до 1948 г. находился под стражей. На Токийском процессе, впрочем, никаких обвинений ему предъявлено не было. На его премьерский срок приходятся подписание обновленного Договора о безопасности с США и волна связанных с этим сильнейших за послевоенную японскую историю беспорядков. Несмотря на общенациональный протест, 23 июня 1960 г. Договор был подписан, и в тот же день кабинет Киси ушел в отставку.
Я жалуюсь на японцев, хотя по большому счету обвинять нужно мою страну. Мы научили их подражать нам во всем, и они стали слишком усердными учениками. Мы внушили им идею о нашем превосходстве — и они, как бедные ягнята, в это поверили. Мы освободили из тюрьмы Нобусукэ Киси, надсмотрщика над рабами в Маньчжурии и военного министра в кабинете генерала Тодзё, только потому, что он был антикоммунистом. И что, кто-нибудь протестовал? Да ничуть. Японцам очень хотелось забыть о прошлом, купиться на обещания богатой жизни. Они слишком сильно этого хотели. Подобно безропотной малолетней проститутке, «девочке пан-пан», Япония раскинула перед нами ножки, чтобы мы оплодотворили ее семенем нашей мелкой и серой посредственности. Она получила жевательную резинку, шоколадки «Херши», духи и шелковые чулки, но потеряла душу. И теперь ненавидела нас за это.
Ненависть совращенной к совратителю, проститутки к клиенту. Я видел это в кино: героические истории, чей сопливо-слезливый сюжет вертится вокруг военных баз США, или фильмы про Хиросиму, в одном из которых группа злорадствующих американских туристов покупала на сувениры кости своих испепеленных жертв.
Мне бы очень хотелось посмотреть, как проходили выборы Киси, этого вечно плетущего интриги бюрократа с безвольным подбородком и выпирающими зубами, который стоял у начала всего, что в Японии потерпело неудачу. А ведь признаки этого загнивания я мог бы заметить и раньше, в те далекие дни, когда был ослеплен своими наивными идеями. Возможно, идея преобразования Японии была обречены изначально, обречена из-за нашей надменности и ложных ожиданий. Как американцам вообще могло прийти в голову, что они могут так вот запросто взять древнюю культуру и, по мановению волшебной палочки генерала Макартура, переделать ее по своему собственному образу и подобию? Только люди с полным отсутствием чувства истории или чувства трагедии могли впасть в такую гордыню. Наверное, прав Тони Лукка: для японцев все равно, что мы, что банка с консервированной фасолью. Вся эта оккупация была не более чем рябью на поверхности океана японской истории.