Еська

Першин Михаил Леонардович

У ларца стенки толстые, Еська сколько ни прислушивался, не разобрал, как она слуг послала царя кликнуть, как растолковывала ему, куда пленник девался, да как про чудеса все ночные поведала. Но и золотые стенки её крика не удержали, когда муж толком разобрал, чё от него требуется. А следом и сам он царским своим голосом зарычал, точно как зверь в лесу дикой.

Наконец она ларец отворила и Еську выпустила. Он перстень обратно повернул и, каким был, таким обратно стал. Зачала она его миловать да обнимать.

– Ты, –

говорит, – чародей истинный. Одного я не возьму в толк: откель ты знать мог, что муж мой пуще намеднего невзлюбит тебя? Слово в слово так и сказал, как ты предсказывал. «Всю, – говорит, – шкуру с его спущу, попадись он мне только». Нет, ты, Еська, видать, вещун великой, раз читаешь в душах, словно по-писанному. Только объясни мне, почто в этом разе не обернёшься ты мышкой какой аль ласточкой и не улетишь на волю?

– Мышкой мне обернуться невозможно. Да и ласточкой тоже. Потому всё моё чародейство промеж ног прячется, и боле я ни на каки чудеса неспособный.

– Ну, и то немало, – царица молвит. – А вот ещё что ты мне скажи. Чё это ты орал тако, что войско вражье обо всём забыло?

Еська петь и начал. Она обомлела вся. Слезьми обливается. Еська задорную песню завёл, а она того пуще взревела.

– Чего это с тобой? Тута смеяться надоть.

А она сквозь слёз:

– Какой смех! Я всё мыслю, как с тобой расставаться стану. Однако и держать тебя никакой возможности нету. Потому, коли мой супружник с тобой чё сотворит, вся жизнь остатняя мне не в радость будет. Так и быть. Залазь обратно в ларец.

Упрятала Еську – и к мужу.

– Я, – говорит, – желаю за всё благо, что от вражьего солдата поимела, ихнюю царицу отблагодарить.

Царь было осерчал. Мол, мы в военном состоянии. И сношения с врагами нам, мол, не к лицу. Но царица ему тихо так шепнула:

– Ты, мил-друг, про сношенья-то особо не шуми. Особливо с солдатами вражьими. Уж каки были, таки были. К лицу аль к какому другому месту, то пущай промеж нас останется. А с того, что я царице ихней ларчик золотой отправлю, войну ты не проиграешь. Потому это вовсе не мужское дело, чем мы на досуге нашем занимаемся. Как-никак, одна кура наши яйца снесла, так мы вроде как сёстры.

Во како слово узнала!

Разве ж бабу переспоришь, хоть ты трижды царь будь! И отправился гонец с белым стягом в одной руке и ларцом в другой – прямым ходом к вражьему стану.

3

Как гонец скакал, кому ларец передал, что ещё там было, того Еська не ведал. Он от всей этой войны притомился так, что уснул крепким сном. И только глаза открыл, когда крышка отворилась. А это уж в покоях второй царицы было. То бишь той самой, в чьей армии Еська служил спервоначалу.

Хотел было он вылезть наружу да перстень повернуть,

но услышал голос. Властный такой. «Не иначе, – думает, – как сам царь-батюшка».

– Не верю я, чтоб супостат нам дар прислал от чистого сердца. Либо же в этом ларчике яд, либо бонба замедленного действа. И я повелеваю тотчас же его на помойку отнесть да там и взорвать.

Дался им яд! Что тот про иглу отравленну толковал, что этот. Странно, как это они по сю пору друг дружку не перетравили.

Но тут уж царица упёрлась: больно ларец красивый был. Царица-то хоть и с яйца была, но таки безделушки ей по сердцу были не хуже, чем обыкновенной бабе.

Хотел царь ещё что-то сказать, но тут енерал вошёл с докладом:

– Всё для казни готово. Извольте пожаловать.

Еська ухо-то и навострил: кого там порешить сбираются? А царь-то говорит:

– Пойдём, душа моя, поглядим, как энту бунтовщицу порешат. Чтоб неповадно было супротив нашей власти и бравого войска идтить.

В Еське душа прям захолонулась. Он уж не думал ни о чём, повернул перстень, да и прыг из ларца.

– Во! – царь кричит. – Я же ж говорил, что тут шпиён прячется.

А енерал Еську увидал и пальцем в него тычет:

– На ловца, мол, и зверюга выскочил. Этот самый главный зачинщик есть. Лучший отряд мой сгубил.

– А вот мы их сейчас вместе-то и сказним! – царь говорит.

– А дозволь, твоё величие, сперва следствие провесть, – енерал говорит. – Может, у них каки сообщники есть. Вишь, как дело оборачивается: никак иного быть не могёт, чтобы каша эта не по наущенью царицы ихней замешана была.

– И то, – царь молвит. – Пущай бунтарку пред наши очи светлые приведут.

И привели Фряню. Она, как Еську увидала, ну его обнимать. Тут он и узнал, что после, как их отряд ушёл, бабы прямо к царскому двору отправились: мол, ворочайте мужиков обратно. Ясно дело, ничего у них не вышло. Всех остальных выпороли, а её как зачинщицу к смерти приговорили.

Стал царь им вопросы задавать, да всё с подковыркой, мол, знаю я, что вы за птицы таки, не открутитесь.

Ну, а Еське с Фряней чё скрывать? Они, как есть, всё сказывают. Только он в этом самый главный подвох и военную хитрость узрел.

– Всё, – говорит, – с вами ясно. Бошки поотрубать, и весь мой приговор.

– Ладно, твоё Величие, – Еська молвит. – Коли будет на то царска милость, так мы и без бошек как-либо остаться могём. Только одно дозволь ты мне сказать. Тебе ведь того не ведомо, что мы не токмо что государству твому помеху никаку не сделали, а ещё и жизнь тебе облегчили.

– Как так? Неча врать!

– А ты сперва сделай мне таку милость да отвечай, почто вы спокон веку войну ведёте?

– Дак за петуха же индейского! Без него у нас народу не останется.