Эскадрон «Гильотина»

Арриага Гильермо

— Выходит, ты теперь тоже с Вильей?

— Пока да.

«Так значит, ее зовут Белем», — думал Веласко, пожирая глазами роскошное тело воинственной дамы.

— И как же тебя угораздило? — продолжал расспрашивать Бонифасио.

— Да надоел мне тот федерал-лейтенантик: мнил себя повелителем Матеуалы. И получил он от меня по заслугам: столько пуль в него выпустила, что превратила в решето. Федералы разозлились и послали за мной в погоню целое войско.

— Сколько?

— Тысячи две солдат.

— А вас сколько было?

— Пятеро… нет, шестеро. Одного убило. Но мы прикончили человек сто.

— Вас было пять тысяч?! Где вы столько народу набрали?

— Да нет

же, тупица! Ты что, не слышишь? Нас было пятеро, а за нами гнались федералы.

Фелисиано не на шутку испугался: женщина, которой он бросил вызов, была не из тех бессловесных существ, что следуют за революционными солдатами. Она сама была из их числа и легко могла пожаловаться на него кому следует.

— Ты уже знакома с капралом Веласко? — спросил Бонифасио. — Он мой помощник.

— Да, мы познакомились. И даже подружились. Правда ведь? — обратилась она к Фелисиано.

Тот молча кивнул.

— Белем — наша легенда, — поведал толстяк. — Ее у нас каждый знает. Она с нами с самых первых дней.

— Это уж ты хватил, Бонифасио! — она даже слегка покраснела и, как показалось Веласко, стала еще красивее.

— И ничего не хватил. О твоих подвигах все говорят.

— Ну, было два-три, — скромно признала она.

Бонифасио говорил правду: Белем была живой легендой. Сначала она сражалась вместе с Мадеро, потом — с Луисом Бланко, Каррансой, Обрегоном и вот теперь с Вильей. Белем управлялась с оружием как никто, и была смела, как разъяренный ягуар. Выпущенные из ее кольта пули отправили на тот свет несколько дюжин вражеских солдат. Она люто ненавидела Порфирио Диаса и еще больше — Викториано Уэрту. («Нельзя быть совершенной», — подумал Фелисиано.) Все были в нее влюблены. От ее стройного сильного тела исходил сладкий зовущий аромат, золотистые глаза таили обещание покорности и нежности, на которые способна любящая женщина, а походка и манеры у нее были такие, словно она королева пустыни. Но Белем ни в кого не влюблялась — она считала, что любовь и война несовместимы. Однако это не мешало ей время от времени «удовлетворять потребности тела», как она говорила. Она могла переспать с любым — неважно, рядовым или генералом, — единственным условием было, чтобы ее избранник ей нравился.

Фелисиано не стал исключением. Он тоже влюбился в Белем. Она крайне редко появлялась поблизости от кухни, и Фелисиано приходилось довольствоваться тем, чтобы разглядывать ее издалека в свой бинокль (особенно он любил подглядывать за Белем, когда она принимала ванну). Он сходил с ума от ревности, видя, как офицеры самого высокого ранга соперничают, добиваясь ее расположения, и радовался, когда она высокомерно и безжалостно им отказывала. Франсиско Вилья высоко ценил Белем и часто приглашал ее поужинать за своим столом, но соблазнять ее он совершенно не собирался. Они переспали несколько раз, когда оба служили под началом Мадеро, но страсть прошла, а вместо нее осталась крепкая и верная дружба.

Революция постепенно завоевала почти весь север страны, и Вилье все реже приходилось участвовать в боях. Мелкие стычки и перестрелки возникали лишь время от времени. Белем не упускала ни одной из выпадавших возможностей, и всякий раз товарищей восхищала ее безудержная храбрость. Не было случая, чтобы Белем не прибавила еще одного подвига к длинному списку уже совершенных ею и сделавших ее живой легендой. Фелисиано гордился возлюбленной и мог часами слушать истории, которые про нее рассказывали.

В ту пору затишья Фелисиано, зарезав последнюю курицу, часто садился на камень, в стороне от всех, и сочинял стихи, посвящяя их Белем. Он переписывал их на листки желтой бумаги и складывал в большой

конверт, который хранил под матрацем своей походной кровати (немногого, что осталось от былых привилегий). Однажды Алварес, преследуя таракана, случайно поднял матрац на кровати своего командира и увидел лежавший там конверт. Не удержавшись, он осторожно открыл его и вынул желтоватые листки, исписанные торопливыми неровными строчками. Он начал читать с жадным любопытством, ожидая найти военные секреты, шпионские сведения или чертежи нового изобретения Веласко. Он и представить себе не мог, что Веласко втайне еще и пылкий поэт. Читая, Алварес едва сдерживал смех: стихи были не просто пошлые и ужасные — они изобличали в авторе подверженного страстям, чувствительного и смешного человека.

Алварес решил подшутить над своим начальником. Он завернул конверт в носовой платок, перевязал шнурком, прикрепил короткую записку: «Дорогой Белем от ее самого страстного поклонника — Фелисиано Веласко-и-Борболья де ла Фуэнтэ», и потихоньку подсунул стихи в палатку воинственной красавицы в надежде на то, что, прочитав вирши, она без лишних слов явится к Веласко и изрешетит его пулями.

В тот вечер Фелисиано, вернувшись, решил достать свое сокровище, но не обнаружил его на положенном месте. От стыда и досады он пришел в ярость. У него украли самое дорогое, и он поклялся, что те, кто совершил ужасное злодеяние, горько об этом пожалеют.

Белем, божество, светлый ангел! Тобою хотел бы любоваться я в ванне, Чтобы ласкать твое тело шелковистое И целовать без конца глаза твои лучистые.

Белем дочитала последнюю строчку. Со щеки ее скатилась большая тяжелая слеза и плюхнулась прямо на желтый лист.

Плакала она не от смеха, как ожидал Алварес, а от нахлынувших на нее чувств. Раньше ей никто ничего не писал — ни красивого, ни ужасного. Стихи Фелисиано проникли в самые заветные уголки ее сердца. Читая, она чувствовала, что каждая клеточка ее закаленного в битвах тела становится мягче и нежнее от каждого слова, которое жадно впитывали ее глаза. Все существо Белем трепетало от страсти, которая пылала в стихах ее поклонника. Она взяла перо, обмакнула его в чернила и на обрывке картона написала:

«Фелисиано, любимый, спасибо: это лучшее, что я прочла в жизни. Жду тебя в девять вечера в моей палатке.

Твоя Белем».

Темнело. На плоском унылом небе все ярче разгоралась луна. Веласко, до сих пор не успокоившийся, заканчивал разделывать огромного быка. Он то и дело принимался бормотать что-то себе под нос. Алварес с интересом ждал, что будет дальше. Вдруг из тени королевской походкой выступила Белем. Лица ее в сумерках не было видно. Но по голосу можно было сразу догадаться, что она смущена и взволнована.

— Держи, Фелисиано. — Она протянула кусочек картона.

— Что это? — едва смог выговорить коротышка.

Ответа он не услышал: Белем уже скрылась в сумерках. Фелисиано смотрел, как удаляется по тропинке, постепенно исчезая в темноте, освещенная тусклым светом луны грациозная фигура его возлюбленной. Когда Белем скрылась из вида, он бросился к ближайшему костру, развернул тщательно сложенное послание и, дрожа от волнения, начал читать. Закончив, он прижал картон к груди и запрыгал как горный козел. Потом еще несколько раз перечитал написанные рукой Белем строчки, чтобы убедиться, что понял все правильно. Алварес следил за ним потухшим взглядом: его шутка не удалась, а сам он, получается, выступил в роли сводника.