Эскадрон «Гильотина»
Шрифт:
Генерал даже растерялся, услышав слова своего подчиненного. А Хименес не мог поверить в то, что его друг так изменился, и в то, что он стал способен на предательство. Многие бойцы бригады были восхищены ответом Веласко; из рядов войска послышались аплодисменты и выкрики:
— Ай да Гусь! Молодец, Гусь!
Генерал Вилья оценил геройское поведение сержанта Веласко и принял решение прекратить диспут:
— Я полагаю, что сержант не знает этого человека.
— Предатель! — крикнул Хименес.
— Угнетатель трудового
Снова раздались аплодисменты:
— Давай, Гусь, давай! Покажи ему!
— Трус! — не унимался Хименес.
— Эксплуататор!
— Верно, Гусь, дело говоришь! — подвел итог генерал Вилья и дал Хименесу тридцать секунд на то, чтобы добыть сто тысяч песо.
Хименес не воспользовался предоставленной возможностью, он потратил отведенное ему время на другое — жег Веласко ненавидящим взглядом.
Отмеренные секунды истекли, и генерал отдал приказ приступить к экзекуциии.
В парке собралось не меньше десяти тысяч человек. В качестве почетных гостей присутствовали самые богатые землевладельцы Торреона. Они находились здесь по настоятельному требованию генерала Вильи, который, с одной стороны, хотел придать тем самым зрелищу казни бблыпую внушительность, а с другой — рассчитывал на то, что увиденное лучше всяких слов убедит богачей в необходимости внести щедрые пожертвования на дело революции.
Хименес с презрением смотрел на врагов и с достоинством ждал минуты своей гибели (не сбежал из города он лишь потому, что уже давно устал от жизни).
И вот настал решающий миг.
Капрал Алварес и рядовой Бельмонте взяли дона Луиса под локти и повели к эшафоту. Они заставили его встать на колени, и Хименес, не дожидаясь указаний, словно уже много раз проделывал это, сам положил голову в углубление.
Забили барабаны. Публика начала перешептываться. Солдаты ждали. Жены и дети богатых землевладельцев плакали. Генерал Вилья любезно беседовал с полковником Рохасом.
Луис Хименес повернул голову в сторону Фелисиано:
— Знаешь что, мерзкий предатель?
Веласко не ответил: он напрягся в ожидании приказа.
— Знаешь, кто переспал с Маргаритой?.. Не знаешь?.. Так вот, подонок, это был я. И не один раз, а тысячу! Тысячу раз!!!
Веласко впился в Хименеса ненавидящим взглядом: имя Маргариты было для него самым чистым из имен. Это было святое.
— Почему, ты думаешь, она уехала в Париж? Или ты поверил в сказочки про визит к тетушке?
Гнев Веласко нарастал с каждым словом Хименеса. Все было верно: Маргарита действительно уезжала в Париж к тетушке, и об этой поездке знали только ее семья и Веласко.
— У нее была родинка возле пупка. И еще одна чуть пониже. Тебе довелось их увидеть?
— Врешь! — прорычал Веласко.
— Да нет, зачем мне врать… Хочу тебе еще сказать, что в постели твоя скромница невеста была хоть куда… Передать не могу, как хороша?
Так вот кто — Луис Хименес-и-Санчес,
— Ее родители как-то ночью застали нас нагишом в библиотеке. Тогда-то ее и отправили в Париж. Но не думай, что на этом все кончилось. Я и там продолжал…
Публика ахнула, когда, еще до того, как прозвучал приказ, серебристый нож рухнул вниз, вмиг лишив Хименеса головы.
Пышущий гневом Веласко подошел к месту, куда откатилась голова того, кто казался другом, а оказался соперником, и пнул ее с такой силой, что она пролетела над головами стоявших возле гильотины людей, которые издали громкое «о-о-о-о-о-о!» при виде необычного поступка палача.
Никто не слышал разговора между Веласко и осужденным, а потому никто не мог понять причин произошедшего. «Вот настоящий революционер!» — порадовался генерал Вилья.
Все обеспеченные люди Торреона с радостью внесли пожертвования на нужды революции. Никто не захотел последовать примеру Хименеса и позволить, чтобы его голова летала по воздуху в каком-нибудь парке.
Слава Вильи с тех пор гремела по всей округе, и, как он и предвидел, его враги начали остерегаться становиться ему поперек дороги.
Вечером того памятного дня Веласко был приглашен в палатку генерала Вильи и прямо там «за проявленное мужество и преданность революционному делу» произведен в капитаны. «Как я и обещал», — сказал ему Вилья.
Дни шли за днями, и постепенно бойцы «Эскадрона торреонской гильотины», или, как его теперь запросто называли, «Эскадрона „Гильотина“», свыклись с тяготами бивачной жизни. Тем более что, по сравнению с другими, они находились в привилегированном положении: спали на походных кроватях в палатках, тогда как остальные проводили ночи под открытым небом, страдая от превратностей погоды; наблюдали за боями со стороны в то время как их товарищи что ни день рисковали жизнью; пользовались благосклонностью Вильи когда, даже ветераны, следующие за своим генералом с первых дней революции, едва удостаивались его кивка.
Генерал Вилья благоволил к Веласко и его подчиненным, потому как считал, что гильотина была тем самым звеном, которого недоставало для придания цельности и законченности его, Вильи, собственному образу в глазах нации. И в то же время он относился к троице с некоторым подозрением: Вилья был прагматиком, и его мало заботило, что его подчиненные не похожи на него самого (для него гораздо важнее были преданность делу и верность — эти качества он ставил превыше всего), но эти трое слишком уж выделялись своим внешним видом, манерой говорить и двигаться. И в один прекрасный день он решил подвергнуть Фелисиано, Алвареса и Бельмонте испытанию.