Эскадрон (сборник рассказов)
Шрифт:
— Ташинга, — тихо позвал он, — Ташинга, ты спишь?
— Уже нет, — проворчал хриплый старческий голос, — заходи, муридзи*.
— Душно, — недовольно протянул Чарли, — темно.
— Дождь будет, — голос подобрался ближе, и Чарли откинул шкуру, помогая старику выбраться из хижины, — ночной дождь.
— Ну и что? — рассмеялся Чарли. — Мы под акацией посидим. Там сухо. Или ты боишься?
— Ташинга не боится, — старик поправил старое одеяло, наброшенное на левое плечо на манер тоги, и втянул ноздрями ночной воздух, — Ташинга знает.
Чарли пожал
Ташинга потащился к дереву, кряхтя и подволакивая ногу, и мальчик усмехнулся. Все хитрости негра он знал наизусть. Конечно, молодой силы и проворства в старом охотнике из племени шона с годами поубавилось, но ни зоркости, ни чутья он не потерял, и все еще мог с утра до позднего вечера трусцой бежать по заросшему высоким разнотравьем бушу, неся за мистером Арбутнотом второе ружье или помогая тащить на ферму добычу. Черная кожа Ташинги влажно поблескивала в сгустившихся сумерках, чуть отливая краснотой позднего заката.
— И чего муридзи не спится? — спросил старик, опускаясь рядом с мальчиком на подстилку из прелых листьев. — И старому Ташинге ни сна, ни отдыха.
— Да ладно тебе, — усмехнулся Чарли, — не ворчи. Вот, держи.
Он протянул негру пачку жевательного табаку, и Ташинга, одобрительно кивнув, тут же откромсал кусок вытянутым из складок одеяла ножом и оправил его себе в рот.
— Расскажи сказку, — тихо попросил Чарли и тут же смущенно опустил глаза.
Взрослые мужчины, наверное, не слушают сказок. Но голосом старого охотника говорила сама Африка, загадочная и прекрасная, опасная и дикая. И Чарли завороженно слушал ее древние слова.
— Зембени — великая женщина. Она родила двух дочерей. Но она ела людей в той стране, где она была, пока не прикончила их, ела их и зверей; убивала человека вместе со зверем; варила мясо человека и зверя вместе. Случилось так, что люди были целиком прикончены, оставалось она сама с ее двумя дочерьми. Ее дочери славились среди племен, они славились из-за красоты. Одну свою дочь, случилось из-за уничтожения людей, которые были прикончены, она схватила, оторвала с одного боку щеку, сварила и ела ее: щека была горькой; и она не захотела ее кончать, ибо мясо щеки раздражало ее горечью: она удивлялась, не понимала, почему это мясо горчит? Через это ее дочери избавились от нее, из-за этой горечи.
Ташинга замолчал,
— Будет дождь, — повторил он, хмурясь и раздувая широкие ноздри, — муридзи лучше вернуться на ферму.
— Вчера тоже был дождь, — Чарли тоже принюхался, но, кроме запахов сырой земли и влажной травы, не уловил в воздухе ничего, — чем сегодняшний плох?
— Тсс… — Ташинга приложил палец к вытянувшимся губам, — тише, муридзи, тише. Слушай, что говорят коровы, они тоже знают.
Хлев, где в длинных стойлах разместились два десятка племенных голландских коров, прибывших полгода назад из Европы, находился на другом конце фермы. Тихое мычание привычно вливалось в тихие ночные шорохи, мешавшееся со звоном цикад и шелестом листьев под первыми порывами сырого ветра, предвещавшего ливень. Чарли покосился на Ташингу, прислонившегося к широкому стволу акации и целиком отдавшегося любимому занятию — жеванию табака.
— Ничего они не знают, — обиженно сказал Чарли, — и ты тоже. Хочешь спать — так и скажи.
Он поднялся с земли и громко свистнул. Темная тень метнулась из-за хижины к его ногам, завертелась волчком, разразилась радостным лаем. Буллит, рыжий кхойкхойский пес, ткнулся носом в колени Чарли, требуя, чтобы его почесали за ухом, дружелюбно помахал хвостом Ташинге, и замер, приподняв свисающее ухо и вслушиваясь в ночные звуки.
— Пес тоже знает, — Ташинга провел ладонью по вздыбившемуся гребню растущей в обратном направлении шерсти на спине Буллита, — умный пес.
— Да что все такого знают, чего не знаю я? — фыркнул Чарли.
Негр плотнее закутался в одеяло под порывом ветра, швырнувшим в лицо первые тяжелые капли дождя и легонько подтолкнул мальчика по направлению к хозяйскому дому.
— Шумба*, — почти в самое ухо прошептал он, — шумба любит дождь.
Ливень стучал по крыше всю ночь, и Чарли, добравшийся до дому чуть не бегом, проспал до утра безмятежным сном. Буллит, скуливший в коридоре и царапавший дверь, свернулся калачиком на цветном тряпичном коврике под окном и тихонько посапывал темным бархатистым носом. Миссис Дороти Арбутнот, не одобрявшая подобных вольностей, на этот раз промолчала. Чарли вернулся из школы всего на три недели, из которых одна уже подходила к концу, и ссориться с сыном из-за пустяков ей вовсе не хотелось.
Завтрак накрыли на веранде. Солнце еще не успело наполнить воздух влажными испарениями, ветерок осыпал цветами сирени песчаную дорожку, ведущую к дому, вьющаяся роза, стараниями миссис Арбутнот, прижившаяся в Родезии, стряхивала капли ароматной росы на вышитую белую скатерть. Миссис Дороти и девочки, Пегги и Сара, вышли к завтраку в светлых утренних платьях, а Чарли надел твидовую куртку, чтобы порадовать мать благопристойным видом. Круглолицая черная повариха Муци разлила какао из большого чайника, и Буллит, узревший этот знак окончания завтрака, взбежал на крыльцо, призывно колотя хвостом по дощатому полу.