Эскимо с Хоккайдо
Шрифт:
Наконец тучи осуществили свою угрозу, хляби разверзлись и обрушили ливень на покупателей, толпившихся перед супермаркетами Икэбукуро, заранее уставив в небо зонтики. Неподходящая погода для «Пляжных мальчиков», но они все равно пели.
Суда созвал пресс-конференцию в тесной бетонной коробке, именовавшейся «Павильон № 2 Кикбоксинга Иокогамы». В отличие от павильона номер один этот располагался не в Иокогаме, а в северо-западном Токио, в районе, куда имеет смысл заглянуть, коли вздумалось заполучить перо в брюхо.
Обочина была забита маленькими юркими машинками, купленными
И не только ребята, дожидавшиеся у входа, — репортеры повыскакивали из легковушек и минивэнов, даже из дверей этого самого ПКИ-2. Минута — и лимузин окружили со всех сторон.
Водитель обернулся ко мне, всмотрелся подозрительно.
— Знаменитость? — спросил он.
— Как посмотреть, — ответил я. — Слыхали о Билли Чаке?
Поразмыслив, он покачал головой.
— А о Рэнди Шансе?
— Вы не Рэнди, — рассмеялся он.
Защелкали фотоаппараты, микрофоны застучали в дверцы лимузина. Кто-то орал, кто-то толкался, кто-то бил кулаками по капоту. Чьи-то лица прижимались к окнам, расплывались, как рыбьи рожи, сменялись другими.
— Может, они приняли вас за Ёси, — прокомментировал водитель. — За воскресшего Ёси.
Внезапно крики и грохот прекратились. Безумие приняло организованные формы: репортеры разделились на две колонны, оставив посреди свободный проход. Я подождал, не постелют ли мне красную ковровую дорожку.
Все притихли.
Я полюбовался своим отражением в зеркале дальнего вида. На звезду не похож. Лучше, пожалуй, выйти, пока все это не переросло в репортерский Алтамонт. 33
33
Алтамонтский фестиваль — бесплатный концерт «Роллинг Стоунз» в Алтамонте под Сан-Франциско, где члены моторизованной группировки «Ангелы Ада», нанятые для обеспечения безопасности, избивали публику, пытавшуюся прорваться к сцене, и зарезали одного зрителя. Событие стало символом конца «лета любви».
Распахнув дверь, я вышел из машины.
Взрыв эмоций.
В воздухе мелькают высоко поднятые фотоаппараты, непрерывно щелкает вспышка. Лица репортеров застыли в суровой гримасе, они выкрикивают вопросы, доносятся только уродливые обрубки слов. Я даже не знаю, о чем они спрашивают. Звуковые волны накатывают одна на другую, сливаются в сплошной неразборчивый гул. Со всех сторон — ослепительные вспышки белого света, будто сам воздух рвется.
И вдруг все кончилось.
Толпа затихла. Ни звука. Я стоял, растянув рот от уха до уха, улыбаясь навстречу сотне сумрачных лиц. Впервые в жизни мне удалось одним махом разочаровать столько народу.
Репортеры наклоняли голову, пытаясь разглядеть меня под правильным углом. Опускали камеры, чтобы собственными
Положенные мне пятнадцать минут истекли за считаные секунды.
Ворча и бранясь, толпа рассеялась. Иные журналисты бросали на меня укоризненные взоры, словно я это подстроил, чтобы выставить их дураками. И все, волоча ноги, потащились в ПКИ-2, как школьники, которых дождь согнал со двора, преждевременно оборвав перемену. И я последовал за ними — не мокнуть же на улице.
От ПКИ-2 так и несло аскетизмом боевых искусств — голые серые стены из цементных блоков, угрюмое тесное помещение. С низких металлических балок уродливыми раздутыми сталактитами свисали боксерские груши, деревянные манекены свалены в угол, точно избитые пленники. Посреди зала был обустроен небольшой ринг, затянутый брезентом с однотонным узором в духе пуантилизма и цвета ржавчины. При ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что это засохшая кровь.
Из-под одинаковых серых тренировочных курток с капюшонами на журналистов взирали неприветливые лица. Кикбоксеры слонялись по залу, следя за нами с любопытством и сдержанным презрением, точно волки, что облизываются из клетки на жирного зеваку. Репортеры сбились кучками, не зная, что делать дальше. Кто рассматривал спортивное оборудование так пристально, будто видит экспонаты музея, кто с не меньшим вниманием уставился на собственные ботинки.
Из дальней двери вынырнул немолодой мужчина с по-военному коротким ежиком седых волос и шеей что твое дерево и проложил себе путь к рингу. С обеих сторон его прикрывали клоны — его копии, но крупнее и моложе. Слева — гора мышц ростом в шесть футов и три дюйма, с носом, сплющенным, как пустая банка из-под пива, справа — живая карикатура на первого парня, лишних тридцать фунтов живого веса и еще пара зарубок на носу.
Два тяжеловеса приподняли канаты, и старикан вышел на ринг. Репортеры молча столпились вокруг, норовя протиснуться поближе.
— Я должен передать вам слова уважаемого Исаму Суды, — возвестил старикан. Я так и ждал, что сейчас с потолка в самый центр ринга вывалится микрофон, как бывает перед важным боем, но этому громоподобному басу техника не требовалась. Нацепив очочки, снятые, судя по размеру, с близорукой Барби, оратор неуклюже развернул какой-то свиток. Его руки, сплошь мозоли и распухшие суставы, навеки стянутые артритом в кулаки, больше походили на птичьи лапы. Боксерская груша сдачи не дает, но со временем отплачивает за все полученные удары.
— Достопочтенные члены великого и славного цеха журналистов, — провозгласил старик, будто выплевывая каждое слово. — Благодарю за то, что вы пришли. Я понимаю, что многие из вас хотят узнать подробности о внезапной кончине Ёси. Хотя в данный момент я почти не располагаю информацией касательно этой трагедии, я бы хотел по возможности удовлетворить ваше законное любопытство. Однако я прошу вас учесть, что ряд тем я затрагивать не вправе. А именно.
Тут старикан хорошенько откашлялся — похоже, глотку у него здорово завалило. Он обильно сплюнул на пол, а оба здоровенных парня с вызовом посмотрели на толпу — мол, посмеет ли кто сделать замечание. После этого старик продолжил чтение: